В своей внутренней жизни Русская Церковь осталась свободной, то есть продолжала жить согласно древнейшим святым канонам и исконным русским обычаям, так как не было уничтожено главное — каноническое положение и права епископов в отношении их епархий, не изменялись ни вероучение, ни правила Православия. Хотя, конечно, лишение Патриаршего возглавления и гораздо более сильная, чем ранее, зависимость церковного руководства от государственной власти в делах судебных, хозяйственных, имущественных и некоторых иных имела самые плохие последствия не только для Церкви, — для всей Великороссийской жизни вообще. Услужливый, лживый до мозга костей, совершенно душою продажный прислужник Царя в церковных делах Псковский митрополит Феофан Прокопович, отличавшийся вместе с тем и большой внешней образованностью, составлял для Петра знаменитый «Духовный регламент». В нём Феофан главной причиной уничтожения Патриаршества называл угрозу того, что в случае разногласий между Царём и Патриархом невежественный народ может принять сторону последнего. Причина выглядит надуманной, потому что никогда разногласия между Царями и Патриархами, как мы помним, к народным смутам не приводили. Однако в действительности мысль Прокоповича вполне соответствовала жизни тогдашней России как раз потому, что Пётр I осуществлял во многих иных направлениях такую ломку исконной духовной жизни России, такое сознательное гонение на Святую Русь, с которыми никакой настоящий Русский Патриарх и в его лице Церковь Великороссии согласиться, конечно же, не могли. Здесь дело грозило и впрямь обернуться не просто разладами и разногласиями, а гражданской войной, войной православных против Царя — безобразника и отступника, какового, ещё по слову Иосифа Волоцкого, несмотря на его легитимность (законность) «помазанность» не подобает ни чтить, ни слушаться. Впрочем, этот завет великого сторонника самодержавной власти в России во времена Петра основательно был забыт. Страх Императора перед Православным народом был настолько велик, что духовный регламент предусматривал обязанность священников доносить властям, если кто-либо на Исповеди сознается в государственных преступлениях или намерениях. Упразднялось святое — тайна Исповеди!
Как-то никто до сих пор не заметил, что Пётр I не только упразднил Патриаршество, лишив Церковь её относительной внешней самостоятельности, он вместе с тем и одновременно
упразднил Православное Самодержавное Царство в России! Император — это уже не Царь, и Империя — это не Царство. Дело здесь далеко но в титулах и названиях. Они только знаменуют собой главное в разрушении великой России. Решительно отказавшись от «симфонии» и совета с властью церковной, власть императорская перестаёт быть Православной, а значит и Самодержавной (хотя ещё и называется так), а становится абсолютной монархией, в духе западного абсолютизма, или даже древнего фараонства или восточных деспотий и тиранств. Отныне Православие императоров — это, в сущности дело их личной совести. Официально и внешне они декларируют обязательность исповедания Православной Веры, но духовно в своих текущих деяниях, устремлениях, политике они отныне вольны или следовать Божиим заповедям и учению Церкви, или не следовать им; и никто им теперь не указ! Принцип Самодержавия на Руси (и в России), как мы видели, непременно предполагал «симфонию» (согласие) и совет царства и Церкви во всех как мірских, так и духовных важнейших делах, так как сама задача Великороссийского Самодержавия состояла в том, чтобы создавать, насколько возможно, в земном бытии условия всему обществу в целом двигаться к достижению Царства Небесного. При Петре I эта задача отбрасывается и упраздняется. Теперь главнейшей целью императорской власти становится внешнее величие, слава, процветание, земное благополучие государства. В соответствии с этим важнейшей добродетелью подданных Российской Империи оказывается не Православное благочестие, не презрение к «міру сему», не молитвенность, не духовность, а способность приносить внешне видимую ощутимую пользу обществу и государству! Отсюда сразу же, при Петре, им самим резко меняется отношение власти к сердцу Православной Церкви — к монашеству и вообще к православному духовному подвигу. Пётр называет монахов «бездельниками» и «тунеядцами» и выражается так: «Говорят, — они молятся. Все молятся. Да что от того пользы?» Кажется, что так мог сказать исключительно атеист. Но нет, Пётр I атеистом не был. Он мыслил и говорил, как его «учителя» протестанты, а также — масоны. В 1689 г. он повелел сжечь на костре немца-еретика Квирина Кульмана (со сподвижником его Нордерманом). Кульман учил, что он духовидец, пророк, королевич и сын Сына Божия. Архиепископ Филарет (Гумилевский) полагает, что от Кульмана взяли начало русские секты хлыстов и происшедших от них скопцов. В 1716 г. после долгих проволочек Сенат по указу Петра осудил ересь Дмитрия Тверитинова, Фомы Иванова и иных. Учение их было смесью протестантских воззрений и знакомых идей жидовствующих. Отказавшийся принести покаяние Фома Иванов был казнён. Соглашаясь признать (ради общественной пользы) важность защиты официальной Церкви, а так же определённых правил некоего «приличия» или «нравственности», или «морали» (в западном протестантском духе) Пётр совершенно не понимал духовных основ православного молитвенного подвига и делания. И не чувствовал силы молитвы, а потому и не ведал её воздействия на окружающий мір. Это, конечно, безбожие. Но пока — не идейное, не міровоззренческое, а психологическое и практическое. Ввергнув в него Великороссийское общество, Пётр не думал, что от такого безбожия — только шаг к безбожию, «философски оправданному», идейному, — к идейному атеизму. В связи со всем этим происходит в России перемена общественного идеала, Мы помним, что искони, до Петра, общепризнанным идеалом для всех, от крестьянина до Государя, был человек смирения, молитвы, чистой любви ко Христу и к людям, не привязанный к «міру сему», но стремящийся к Горнему Иерусалиму (каковой идеал ярче всего проявился в монахах — подвижниках и юродивых ради Христа). Теперь, начиная с Петра, в русском обществе поощряется и насаждается всею силою государственной власти совершенно иной идеал, — человека гордости, практических дел и способностей, могущего «постоять за себя», добиться успехов в міру, прославиться и славу добыть для Отечества, часто — любою ценой (а слава, как видим ценилась уже только внешняя, не духовная).