Андре заметил, что рассказывают вообще много всякой всячины. Она тотчас разделила его сомнения. Из знатных домов через черный ход, через прислугу, слухи достигают солидных учреждений. Где, спрашивается, мог Пулайе совершить ограбление? Никому не известно. Доказано лишь одно: что он прыгает через дома, а от этого репутация, конечно же, страдает.
Без внутреннего убеждения невинные дети брали под защиту чужого человека, дабы ни один из них не думал, что обманут другим. В чистоте своего сердца они не желали верить в обман. Каждый молчал о своем: у искренности ведь тоже есть границы; но тем тверже было их намерение никогда не врать друг другу.
Стефани молила:
– Скажи честно, ты наблюдал за мной, когда я тебя не видела?
Повинуясь знаку ее руки, он пересел к ней в то же самое кресло. Одного кресла им вполне хватало: молодые плечи едва соприкасались.
Он приставил ладонь козырьком к глазам: то, что он искал, медленно приближалось. Когда это он разглядывал ее, а она ничего не замечала?
– Последний раз я видел тебя… – Он подыскивал слова, а она жадно внимала. – …когда стоял на гладкой лестнице, – договорил он.
– Почему гладкой?
Объяснить было трудно.
– Может, она была из железа. Ну да, из железа. Подо мной, по-моему, ничего. Сзади – глубокая тьма, но именно там, когда я оглянулся, мне явилась ты.
– Я никому не являюсь, – заявила она, – и ни на какой лестнице ты не стоял. Можно предположить, что ты проводил время на некоей софе, где и спал, невзирая на весь шум, производимый перестановками в доме.
– Нет, спал я уже потом. – Память его мало-помалу набирала силу. – Перед этим я еще набросал твой портрет, не очень похожий, как ты знаешь, но он напоминает мне твое появление на совершенно неосвещенном фоне. Откуда брала ты свой свет?
Стефани начала догадываться.
– А откуда снизошло озарение на тебя самого? Среди работы ты заснул. Портрет, что в моей сумочке, не был закончен. Нет, нет, с тобой должно было произойти нечто совершенно необычное.
– Ну, если хочешь знать, я был пьян.
Тут она кивнула.
– Об этом никто бы не догадался, – предположила она с напускной серьезностью, – я взяла на себя труд явиться тебе, а ты тотчас лишил себя разума и оказался на лестнице, которая никуда не ведет.
Он возражал, очень тронутый:
– Теперь я снова припоминаю.
Напряженная пауза. Истина состояла в том, что винный погреб старого Балтазара никогда полностью не исчезал у него из памяти. Вот только за минувшие часы и сам погреб, и происходящее там утратили свою достоверность; но поскольку Андре даже самому себе не может доверять безоговорочно, ему, разумеется, нужно многое взвесить, прежде чем открыться Стефани. Сейчас это произойдет.
– Итак, слушай! – начал он. – Ты мне поверишь?
– Каждому слову, – успокоила она его. Он понял ее в обратном смысле: ни единому.
– Приготовься к самому неправдоподобному! – попросил он. – И попытайся следовать за мной. Мне нужно зайти очень издалека!
Но заходить ему не пришлось. Он сомкнул губы. Нажатием плеча она предостерегла его.
И оба одновременно вскочили со своего общего кресла, легко скользнули по ковру, хотя такой ковер заглушил бы даже громкие шаги. Вокруг крайней двери, которая помимо прочего вела также в спальню, она же рабочий кабинет, они описали дугу. Они спешили достичь простора внутренних покоев. Чем оживленнее залы, тем ближе генеральный директор.
Два человека вступили в комнату хозяйского сына, не зная, впрочем, куда они попали. Молодые люди узнали их по голосам, еще когда те были на подходе; каждый из этих голосов существовал лишь в единственном экземпляре.
Мелузина сказала:
– Здесь мы будем от всех удалены.
– Хочу надеяться, – отвечал Тамбурини.
– Вы что, не питаете особой слабости к зевакам? – спросила она между прочим. Потом вдруг спохватилась: – Ах да, вы же сами привлекаете больше внимания, чем генеральный директор.
– Les badands sont des innocents[26], – проявил милосердие Тамбурини.
Она тотчас подхватила, но прозвучали ее слова назойливей, чем она того хотела:
– Vous même en savez long, sur la condition humaine, et sur la nôtre[27].
Произнеся эти слова, она отвела взгляд. Она была потрясена. Как это у нее получилось, что из всей общности человеческих судеб она отделила именно свою судьбу и его? Судьбы их были неравны, это не вызывало сомнения. «Вот чего никогда не знаешь наверняка: а точно ли я представляю собой великое исключение? Настолько ли, как мне думалось, я отличаюсь от других женщин, от которых сбежал последний возлюбленный? Однажды это должно было произойти. Вот только сегодня я этого не ожидала – ах, не сегодня и не от него».