В начале 1789 г. Потемкин побывал в Петербурге. Его возмутило почти пренебрежительное обращение Мамонова с императрицей. Покорный в вопросе о Дубровицах, здесь князь был задет за живое. Он довольно резко поставил фаворита на место, а Екатерине посоветовал «плюнуть на него». После отъезда Григория Александровича в армию императрица собралась с силами и написала Мамонову грустное письмо, где признавала, что ему скучно с ней и предлагала фавориту оставить ее и жениться. В ответ Александр Матвеевич сознался, что уже полтора года любит Щербатову, и она отвечает ему взаимностью. Больнее измены Екатерину в данном случае оскорбил тот факт, что Мамонов все это время лгал и притворялся, вместо того, чтоб честно признаться ей. Она простила несчастных влюбленных, считая, что они и без того уже наказаны необходимостью прятаться и скрывать свое чувство.
«Государыня была у него более 4 часов. Слезы текли тут и потом в своих комнатах потоками», — доносил 21 июня Гарновский. На следующий день состоялся сговор молодых. «Государыня при сем случае желала добра новой паре таковыми изречениями, коих нельзя было слушать без слез». 1 июля состоялось венчание в придворной церкви, императрица по обычаю сама убирала голову невесты бриллиантами. Праздник был тихим, в кругу «малого числа приглашенных особ», как писал Гарновский. В качестве свадебного подарка молодые получили 3 тысячи душ и 100 тысяч рублей на обзаведение.
Императрица сама обо всем написала Потемкину. Из некоторых замечаний князя зимой во время приезда Екатерина сделала вывод, что Григорий Александрович знал о романе фаворита со Щербатовой. «Если зимой тебе открылись, для чего ты мне не сказал тогда? — упрекала она корреспондента 14 июля. — Много бы огорчения излишнего тем прекратилось и давно он уже женат был. Я ни чей тиран никогда не была и принуждение ненавижу… Вы исцелили бы меня в минуту, сказав правду». Благодаря донесениям Гарновского, Потемкин действительно знал, как развиваются события, но, щадя чувства своей немолодой подруги, он лишь намекнул ей, что Мамонов не стоит ее слез. «Но я виновата, — говорила императрица секретарю А. В. Храповицкому, — я сама его перед князем оправдать старалась».
Мамонов вместе с молодой женой покинул Петербург. «Он не может быть счастлив, — сказала Екатерина Храповицкому, — разница ходить с кем в саду и видеться на четверть часа или жить вместе». В этих словах слышится не ревность и раздражение, а глубокая печаль пожилой женщины, прекрасно разбирающегося в человеческих душах.
Особенно удивило императрицу и придворных то, что Мамонов надеялся остаться с супругой в Петербурге и продолжать вести дела. Его поведение ничуть не напоминало поведения счастливого человека. Уезжая, он, по словам Гарновского, обещал еще вернуться и «всеми править». Граф мешался в речах, и даже изводил оставленную им Екатерину вспышками неожиданной ревности. Неудивительно поэтому, что многие при дворе заговорили о том, что Мамонов повредился в рассудке. Те же слухи приходили и из Москвы, куда отправились молодые.
Уже в XIX в. история молодого фаворита, отказавшегося от своего положения из-за любви к юной прелестной девушке, обросла романтическими подробностями. Известный автор популярных сочинений на историческую тему поляк Валишевский, живший в Париже, весьма живо передал этот эпизод из жизни Екатерины II. Молодой тщеславный красавец несколько лет разыгрывал перед «влюбленной старухой» спектакль. Но, по мнению Валишевского, в данном случае читатели имели дело «с человеком, у которого низменные инстинкты еще не вполне взяли верх над чувствами высшего порядка. Только цена позора была слишком высока… Но наступил день, когда этот человек, сделавший любовь унизительным орудием своего честолюбия и богатства, пожертвовал тем и другим также ради любви». Прекрасный сюжет в духе немецкого романтизма: здесь и нравственное падение обаятельного, но нестойкого героя, и возрождение души под очищающим воздействием любви, и нежная благородная девушка, чье возвышенное чувство помогает герою подняться. Именно такую пьесу под названием «Фаворит» и создала в 1830 г. немецкая писательница Бирх Пфейфер. Единственное представление имело громадный успех, театр ломился, зрители рыдали в зале.