На свое двадцатитрёхлетие в подарок от провидения я получила не только высокую температуру, но и его визит. Это произошло через месяц после нашей первой встречи. По просьбе редактора я вышла на работу больная, было тяжеловато, и когда в конце дня он появился, тихонечко открыв дверь (наши сотрудники, да и посетители, врывались всегда шумно и нагло!), я даже не знала, радоваться мне или нет…
Опомнилась, предложила чаю. На мои расспросы, чем занимается помимо прекрасных рецензий, без воодушевления ответил: «да ничем, диссертацию пишу» – как будто речь шла о работе грузчиком. Я, наверное, так и сияла, и он, уже оживившись, признался, что вообще-то ещё и прозу, и вот первый роман даже скоро выходит в Москве.
С писателями местными, матёрыми прозаиками и юными поэтессами, я сталкивалась-общалась едва ли не каждый день, а некоторых даже доводилось по долгу службы интервьюировать. Эх… Участие в Межобластном слёте, грамоты от Администраций и Организаций – в общем, сплошные достижения… Или, например, Иннокентий. Если он открывал рот заговорить о книгах и музыке, то говорил всегда, как свойственно потомственному технарю-интеллигенту, с дилетантским пиететом, даже с раздражающим придыханием! Как о Культуре с большой буквы, как о каком-то «пеплуме» и «Олимпе»! Если он, «сын своих родителей», мог запросто обронить «обожаю музеи и путешествия»… То «мой брутальный грузчик», напротив, – рубил сплеча, взвешивал на руке шедевры и мнения и на глазах играючи отсекал лишнее. В двух предложениях он закручивал такое, от чего коллеги-журналистки, если вдруг удосужились прочесть свою же газетёнку, ещё долго интеллигентно-праведно охали!
По счастью, книга как раз была у него с собой на дискете, и он запросто согласился дать мне её почитать, так сказать, одной из первых. Хотела ли я быть его «одной из первых»? Пусть и в ломающей тело – и в глубине души уже и саму душу! – горячке – да!!
Предложил пойти выпить пива, и через полчаса мы уже сидели в баре с литературным названием «Три товарища». Однако Ремарком тут, понятно, и не пахло, место было, мягко говоря, весьма далеким от какого бы то ни было искусства вообще. Едва слыша друг друга из-за орущей неприятной музыки (а я – ещё от температурного шума в ушах), мы оба, собственно, не знали толком, что сказать…
– О чём же именно будет ваша диссертация? – обращаюсь к нему на вы, борясь с привычно-журналистскими интонациями.
– Платонов и Набоков, – заявляет он, как будто с треском сталкивая бильярдные шары, проверяя, произведёт ли взрыв совмещение двух абсолютных антиподов.
– Ну они же… – я едва лишь вздрагиваю.
– Да, – радуется он, не давая перевести дыхание, – материя и антиматерия, антимиры. Один – хтонический дух, восславляющий вышнее. Другой – дух стиля, языком языка фиксирующий мимолётное… Как совсем сбрендивший под старость Иудушка Головлёв – антипод Дон Кихота. Но это всё литведческая хрень. А вообще – о девочках.
Тут у меня в глазах мелькает смутная тень файла, который был на дискете рядом с романом, но такое не забудешь – «Лолита», Достоевский и Набоков. (Всё же не Платонов?!.)
– Понятно. Но, если честно, не очень…
– Ну… вот у Набокова Долорес, – нарочито простецки говорит он, будто декламирует детские стишки, – а Достославный, ясно, тоже был этой тематики не чужд… Ну тот, со своим «чистым искусством», у него и содрал. Как вирус и антивирус. Причём антивирус, выходит, создан раньше вируса. С набоковских позиций антивирус, анти-ребус… Короче, группа «Тату» forever!
Причём тут «Тату»? – внутренне пожимаю плечами.
– Подожди, а как же тебе в универе разрешили писать об этом?!
– Да вот не столь уж и разрешили… Научное сообщество противоборствует, приходится всячески отстаивать… своих девочек.
– Нравится вам Набоков? – осторожно интересуюсь, вопрос этот для меня важен.
– Всё меньше. Платонов-то намного круче, – как будто иронизирует, но ответ верный! – А уж об антивирусе Достоевского я вообще молчу.
Забавно! И как-то загадочно даже. Многозначительно молчу и жду, что скажет дальше. Курить я бросила.
Наконец-то спрашиваю о романе.
– Да тоже о девочках… Но предупреждаю: это круче чем Лимонов! – заявляет он вновь, наконец-то закуривая, улыбаясь, вглядываясь теперь открыто – в меня.
Заявление – зашатаешься, а скромность – врождённая…
Я опять соображаю: когда он зашёл, то приметил у меня на столе его книжку.
Вдруг вспоминаю Вику с её «викторианской» культурной продвинутостью – нарочитые её фотки в стиле «Пусть мы менты, но ментально не тупы». Когда она ещё моталась поближе, с собой она, пока на невзрачные эти наши пляжи, демонстративно, чтоб попали в кадр, таскала книжки – то пелевинские картонки, то сорокинские дерьмографии… Потом уже пошли слоны, индусы, леопарды, немыслимые храмы в непроходимых джунглях, учителя, ашрамы, носороги, единороги… – короче, совсем уже без текста. А тогда всё даже «что-то умное» постоянно пыталась мне написать: I’m thrilled, в восторге, мол, от того-то, потом от того-то, от Сенчина уже и Елизарова. Я отшучивалась: современную я не читаю, здесь я совсем винтажница и круче всех викторианка, но ЭВЛ – это другое…