Здесь даже стены давят на мозг, заставляют во всем сомневаться. Мне бы только покинуть эти лабиринты, добраться до своих. А потом пусть бомбардировщики бриттов сровняют здесь все с землей. Ну, если, конечно, прорвутся через воздушные кордоны и мимо крылатых псов Люфтваффе.
Настроение мое значительно поднялось. Что ж, прорвемся!
И я двинулся вверх по ступеням.
Локация: западная башня
Чем выше я поднимался, тем больше нарастало предчувствие беды.
И дело даже не в том, что я ждал засады радостных нацистов в белых кителях или, наоборот, черных, блестящих, как майские жуки, офицеров СС.
Я ощущал, что меня ведут, как бычка на веревочке. Словно Люциферу жизненно необходимо похвастаться перед каким-то там диверсантом своими достижениями. Со мной прямо жаждали поделиться позорной тайной человечества, будто я единственный, кто мог бы оценить дерзость демонической мысли, его интеллект.
Я почти поднялся. Впереди ждали третий и четвертый этажи и, видимо, проход на крышу башни. Мне не терпелось выйти на свежий воздух и посмотреть на небо, раскинувшееся над миром голубым куполом. И в то же время, нарастала паника.
Что там меня ждет? Ну, пара автоматчиков. Возможен пулеметчик. Зато, наверняка, есть выход на крепостную стену. А дальше — дело техники: найти удачное место, отсидеться до вечера и сигануть в ров с мутной водой. Конечно, всплеск привлечет внимание. Но думать об этом сейчас вовсе не хотелось.
Вот уже и предпоследняя ниша бойницы. Дальше — четвертый этаж, а там — выход.
И тут я едва сдавил крик да чуть не высадил в окно всю обойму.
Сам подоконник оказался много шире и глубже предыдущих. В нем вполне могли разместить средневековые латы или даже живого патрульного. Но не оказалось: ни того, ни другого.
Однако, на меня смотрели глаза. Они были как живые. Пусть нарисованные на двух, стоящих рядом, полотнах, но они были такие выразительные, словно за холстом прятались соглядатаи и внимательно наблюдали за моим продвижением.
Несколько секунд с безумно колотящимся сердцем я разглядывал эту странную парочку. Вероятно, английского лорда и красивую женщину.
Удивительно, как это немцы посмели вывесить не портреты фюрера и вождей нации, а иностранцев? Неужели они, и в самом деле, занимаются здесь наукой? Извращенной, жестокой, кровавой, но тем не менее…
Я обратил внимание на годы жизни, выгравированные на табличках под картинами. Зная тягу немцев ко всему необычному, памятуя о пунктуальности и поклонении цифрам, на миг я даже заподозрил, что в этом должна крыться какая-то подсказка.
1791–1871 1815–1852
У мужчины были: четыре единицы, две семерки, восьмерка и девятка, которые могли расшифровываться как две девятки или две восьмерки.
У женщины еще более символичный набор: три единицы, две пятерки, две восьмерки и одна двойка, которая, путем сложения, превращалась в две двойки.
Судя по всему, здесь скрывался какой-то двоичный код. Это было послание, но я не понимал его.
Справа от картин висела историческая справка, видимо, предназначенная для практикантов, рядовых, не обучавшихся в высшей офицерской школе, ну и, само собой, для меня.
Я бы принял эту парочку за поэта-романтика и его экзальтированную музу. На деле оказалось совсем не так. Надпись гласила:
«Счетные механические машины были созданы в XVII веке, но они были ненадежны и примитивны.
Английский ученый Чарльз Беббидж, будучи одним из основателей астрономического Королевского общества, загорелся идеей создать мощный механический вычислитель, способный выполнять длинные и важные калькуляции в автоматическом режиме.
В 1833 году профессор Кембриджского университета Чарльз Бэббедж разработал проект первой аналитической машины. Это был гигантский арифмометр с программным управлением, с запоминающим и арифметическим устройствами.
Его помощницей и сотрудницей в научных изысканиях была первая женщина программист Ада Лавлейс».
Что ж, выходит, сгинувший Хирт собирал калькулятор, который мог бы не только делить и умножать, но и решать логарифмы. Достойное занятие.
Но, судя по всему, результат его исследований оказался несколько неожиданным. Для механической счетной машины слишком много напущено мистического тумана.
И, потом, запульнуть живым человеком в неизвестность вместо того, чтобы рассчитать параболу движения снаряда или пули с поправкой на боковой ветер — это вполне в нацистском духе.