Беспомощно повисла рука, держащая письмо. Никогда с ней не было такого, будто стоит она перед волной, что вот-вот захлестнет ее, и не знает, то ли броситься в нее, то ли отступить.
— Маменька! — Феодосия и не заметила, как рядом оказалась Марфа. Девочка устроилась у нее под боком и положила ей голову на колени. — Скоро мы домой поедем?
— А ты домой хочешь, Марфуша? — Женщина погладила дочь по голове.
— Очень, — вздохнула та. — Я по батюшке скучаю, долгонько его не видела. И по дедушке тоже, и по Барсику, как он там без меня? — Марфа подняла голову. — Ты что, плачешь?
— Не плачу, что ты, сейчас ответ кормильцу нашему писать буду, если хочешь, тоже ему напиши, он порадуется.
Высунув от усердия язык, Марфа старательно выводила ровные буквы. Над серым морем длинной чередой ползли тяжелые, набухшие дождем тучи. Где-то далеко, на краю земли стоял белый домик с огнем в очаге, ветер шевелил изумрудную траву, она носила под сердцем дитя.
— Марфуша, тебе к учителю сейчас идти?
— Да, — Марфа сложила листок и протянула матери. — Вот, дописала.
— Хорошо, — рассеянно отозвалась та. — Сбегай в порт, надо передать записку на «Клариссу».
— Степе?
— Нет, капитану Джеймсу. Герр Штейн велел передать, что лекарства готовы. — Феодосия запечатала записку воском и отдала дочери. — Беги, а то опоздаешь.
Когда внизу хлопнула входная дверь, женщина прошептала: «Прости, Господи». За окном заморосил мелкий осенний дождь.
Феодосия сидела за большим аптечным столом, и смотрела на струйки воды, стекающие по окну.
— Тео, — он стоял, как тогда, прислонившись к косяку двери.
— Герр Штейн приболел. — Феодосия не обернулась. — Снадобья ваши все собраны и запечатаны, забирайте.
— Тео. — Он подошел ближе. На его черных волосах блестели капли воды. — Больше всего на свете я хотел бы забрать тебя с собой. — Маккей накрыл ее пальцы ладонью и Феодосия смятенно подумала, что еще одно движение, и ее мир разлетится вдребезги.
— Тебя и Марту. Если бы я мог, я бы увез тебя на север, и вы бы ждали меня с моря, и у нас были бы еще дети. Если бы я мог, я бы прожил с тобой, сколько отмерено Господом и всю оставшуюся жизнь благодарил бы за Его милость. Я и забыл, Тео, как это бывает, когда хочешь чего-то, кроме мести.
— А ты вспомни. — Она не смела ни поднять глаз, ни прикоснуться к нему.
— Сначала я хотел только мстить. Теперь не хочу.
— Ты отомстил?
— О да, — Маккей недобро усмехнулся. — Только не знал я, что месть была впустую. А когда узнал, когда я нашел ее, то было поздно, убитых не воскресить.
— Где она? — Феодосия избегала его взгляда.
— Я долго искал. Собирал деньги для выкупа, ходил с контрабандистами, продавал секреты, лгал, убивал. Я нашел. Мне передали от нее записку: «У меня трое детей, я счастлива, забудь обо мне».
Феодосия схватилась рукой за горло, словно ей стало нечем дышать.
— А сын?
— Берберы напали на прибрежное селение, а потом поднялись к нашему дому. Александра убили на наших глазах.
— Что же с нами будет? — Она посмотрела в окно. Дождь усилился. Тяжелые мокрые ветви мотало на ветру.
— «Кларисса» отходит через два дня. Мне остались лишь воспоминания. Ни на что другое я не годен.
Когда стихли шаги за дверью, Феодосия взялась за перо.
«Как ты и велел, начали мы укладываться. Марфа по тебе скучает, и я тоже. Подождем, пока просохнут дороги, и тронемся в путь.
Анастасия Романовна приложила к груди младенца Федора. После смерти детей в колыбели, после гибели царевича Дмитрия сжалилась над ней Богородица, вот уже второго здорового сына принесла.
Трехлетний Иван игрался у ее ног.
— Маменька?
— Что тебе, сыночка?
— А когда Федя вырастет, мне надо будет с ним игрушками делиться? — Ваня прижал к себе новую забаву — расписного деревянного коня на колесиках.
— Конечно, Иванушка, вы же братья. Как ты на престол сядешь, Федя будет тебе во всем подмогой, а ты, как брат старший, должон о нем заботиться. — Анастасия передала уснувшего младенца мамке и притянула к себе старшего сына, взъерошив его темные волосы.
— Федька маленький такой, даже ходить не умеет. — Ваня угрюмо смотрел, как укладывают брата в колыбель.
— Ты, Ванюша, тоже не умел, — рассмеялась царица, — а потом как встал на ножки, не удержать тебя было.
Мальчик вдруг вывернулся из материнских рук и бросился к двери.
— Батюшка!
Иван подхватил наследника, подбросил вверх.
— Хорошо ли ты сегодня себя вел, Иване? Маменьку слушался?
— Слушался! — Царев отпрыск счастливо задрыгал в воздухе ногами — Я, как встал, помолился, и не баловал вовсе.
Иван Васильевич опустил ребенка на пол.
— Значит, заслужил ты подарок, глянь, что Матвей Федорович тебе принес.
Матвей Вельяминов выступил из-за государевой спины, опустился на одно колено и протянул ребенку маленькую сабельку. Рукоятка была украшена драгоценными камнями.
— Настоящая? — Детские глаза загорелись.
— А ты из ножен-то ее достань, Ванюша, — усмехнулся царь.
Мальчик осторожно вытащил клинок и завертел им над головой.
— Не поранься, Ванечка, — встрепенулась Анастасия.
— Попрощайся с матушкой, Ванюша, мы сейчас верхами поедем. На соколиную охоту хочешь? Матвей Федорович решил порадовать нас.
— Ур-р-а! Хочу! — Мальчик подбежал к матери, смешно уткнулся ей в складки платья.
Иван Васильевич склонился над колыбелью и любовно всмотрелся в спящего младенца.
— Растет, храни его пресвятая Богородица, — перекрестилась царица.
— Молока-то хватает у тебя? — Царь, не обращая внимания на стоявшего в дверях Матвея, пощупал грудь Анастасии. — Ты смотри, ежели что, не молчи, баб кормящих достанет, дело это простое.
— Да вроде наедается.
— Вечером жди, а пока вот, держи. — Он вытащил из кармана нить крупного жемчуга.
Царица склонила голову, ожидая, пока он обовьет бусы вокруг ее шеи.
— Благодарю, государь. — Она прижалась губами к мужниной руке. Царь раздул ноздри, вдыхая идущий от ее кожи аромат. — Кнута заждалась, небось, Настасья? — шепнул он. — Окромя жемчугов этих, чтобы ничего более на тебе не было, слышишь?
Царица кивнула и успела поймать ненавидящий взгляд Матвея.
Царь посадил Ваню перед собой на седло.
— Ты, Матюша, уж не откажи, пора Ваньке от мамок да нянек в мужские руки переходить.
Лучше твоего батюшки на Москве наездника нету, но он сейчас на войну уйдет, а то бы мальца и мечом обучил владеть, и стрелять тоже. Значит, ты остаешься.
— Я с радостью, государь, — поклонился Матвей. — Но… — он замялся.
— На войну не пущу, и не проси. Даже в Новгород ни ногой чтобы. На тебе царевич малолетний, как я уеду, так ты за него отвечать будешь.
— Что люди-то скажут? — горько проговорил Матвей, жмурясь от теплого ветра — хороший выдался на Москве конец августа. — Отец на седьмом десятке воюет, а я, на третьем, дитя тетешкаю, словно баба.
— А кто ты есть-то еще? — ухмыльнулся царь, но увидев, как подозрительно заблестели глаза любовника, посерьезнел. — Не могу я Ванюшу на царицу оставить, разбалует она его.
И потом, не ей же его к седлу приучать.
Царь спешился и снял с седла сына.
— Беги, Ванюша, к шатрам, обожди там. Сейчас Матвей Федорович тебе кречетов покажет.
Раньше января в Ливонию соваться нечего, не хочу я войско в грязи топить иль по тонкому льду пускать. Так на совете решили, что еще до отъезда отца твоего в Орешек собирался.
Пишут мне оттуда, что его стараниями крепость теперь совсем неприступной стала.
— А шведы могут напасть?
— Кто их разберет, вроде договор у нас мирный, вечный и нерушимый, а как армия в Ливонии будет, могут и полезть в драку-то. Надо бы вот что, — Иван остановился. — На богомолье съездить, хоша бы и недалеко куда, под Москву, за победу нашему оружию помолиться. Царевича взять, тебя.