Роберт внимательно посмотрел на зятя, и заметил, что тот чуть покраснел.
— А Шуйский где? — спросил он.
— Под Тулой, с отрядом своим бродит, — Федор выпил. «Братья его, сам знаешь, самозванцу присягнули. Ну, ничего, я к нему надежного человека отправил, скоро князь тут будет, попробуем город-то растревожить — авось и получится».
— Ты вот что, — Федор помолчал, и протянул зятю сложенную грамоту, — Ксении Борисовне передай сие, в тайности. Я тут о Лавре ее предупреждаю, чтобы не сомневались они, не боялись. Ну, с Богом, езжайте, — мужчины обнялись и Роберт ушел.
Федор высунулся в окно, и посмотрел на золотистый закат. На соборе Зачатия святой Анны бил колокол — гулко, размеренно. Опускаясь на широкую, чуть затрещавшую под его тяжестью лавку, он смешливо подумал:
— Ксению бы сюда, под бок. Забрать бы ее с усадьбы, прямо сейчас, хоть бы одну ночь вместе побыли. А потом что? Я тут головой рискую, незачем ее во все это тащить. Пусть в Лавре сидит, успею ее своей сделать, — он привалился головой к бревенчатой стене и выругался сквозь зубы. «И угораздило же тебя, Федор Петрович, на старости лет, а?».
Он заставил себя не вспоминать Ксению и, потянувшись за чернильницей и пером, стал писать. Закончив, он перечитал, и сказал: «Неплохо получилось. Коротко и ясно. Сейчас сядем с Никифором Григорьевичем, хоша с пять десятков перебелим, и пусть мальчишки его до рассвета по округе разбросают. Не одному пану царевичу, — Федор выматерился, — подметные письма составлять».
Он плеснул в лицо водой, пригладил рыжие кудри, и, натянув кафтан, — спустился вниз.
— Жив, значит, Федор Петрович? — тихо спросила Ксения, стоя на крыльце усадьбы Годуновых. «Вы же к нему ходили, да?»
— Жив, и здоров, — Роберт рассмеялся, — однако же, не след, ваше высочество, о сем говорить кому-то. Ну, да и не скажете вы. Вот, он вам насчет Лавры пишет, потом сожгите, пожалуйста».
Ксения Годунова приняла грамоту и, поклонившись, сказала: «Мы уж и собрались, Роман Михайлович, дядя велел лошадей закладывать».
— Хорошо, — улыбнулся Роберт, и, посмотрев на ночное небо, подумал: «Опять тихо как вокруг, не нравится мне это. Господи, только бы до Лавры доехать без неприятностей».
Он ушел, а Ксения, взбежав к себе в светелку, наложив на дверь засов, при свете единой свечи развернула записку. Девушка вдруг прижала ладонь к сарафану — сердце бешено колотилось, она едва дышала.
— Милая моя Ксения! — прочла она, и вдруг, почувствовала, как по ее щекам текут слезы.
«Милая моя Ксения!», — повторила девушка, и пробормотала: «Господи, да за что мне счастье такое!».
«Езжай с матушкой в Лавру и ничего не бойся. Как я дела на Москве закончу, я вас оттуда заберу, и отправимся в Ярославль. Что потом случится, — один Господь ведает, — тут перо остановилось, — но помни, — продолжил он, — мне без тебя — не жить. Как разобьем самозванца, так и будем думать, что дальше делать, а пока — жди меня, я за тобой вернусь.
Вечно твой, Федор».
«Мне без тебя не жить, — прошептала Ксения и, перекрестившись, сказала: «Спасибо тебе, Господи».
Она, было, хотела спрятать грамоту в шелковый мешочек, что висел рядом с нательным крестом, но потом строго одернула себя: «Нельзя! А если в чужие руки попадет? Не след никому знать, что он на Москве остался».
Девушка поднесла бумагу к свече, и, растоптав серые хлопья по полу, — быстро сбежала вниз.
Рубец свесил голову с крыши дома, что стоял напротив усадьбы Годуновых, и, оглядевшись, сказал Болотникову:
— Все же молодец ты, что юродивого в этой церковке напротив, посадил. Да я и сам слышу — у них там коней закладывают. Давайте уже, к воротам, что ли, как раз они их откроют — мы и зайдем. И помни — Годуновых только руками душить, а с остальными, — князь рассмеялся, — что хотите, то и делайте.
— Сделаем, — сказал себе Болотников, спускаясь по веревке с крыши, — и я еще Рахмана-эфенди поспрашиваю, куда он ходил по вечерней прохладе.
Ворота распахнули изнутри, и несколько десятков вооруженных человек обступили два невидных возка.
— Мама, — тихо спросила Энни, увидев, как распрягают их лошадей, — что это за люди?
Леди Мэри искоса взглянула на двор и, бросив один взгляд в сторону Ксении, на бледное, с расширившимися глазами лицо, спокойно сказала: «Я тут, рядом, ваше высочество».
Женщина увидела, как дочь тянется за своим сундучком и велела: «Достань кинжал, Аннушка, но спрячь его, и никому не показывай».
На дворе трещали факелы, и было тихо, — так тихо, что слышно было, как хрипит от боли кто-то из раненых холопов Годуновых.