День был постный, поэтому после бочонка икры, ухи и пирогов с визигой принесли чиненых гречневой кашей лещей.
— По-простому, — одобрительно заметил сэр Роберт, разливая водку. «В Кремле все больше, десять перемен, пока встанешь из-за стола, и день пройдет. А готовят у вас все равно лучше».
— Холопы-то со времен матушки кое-какие остались, — Федор потянулся и выпил сразу полстакана водки, — а она, хоть женщина и мягкая была, по щекам никого не хлестала, а все равно — у нее не забалуешь. Ну и я такой же — конечно, вначале батогов пришлось кое-кому отведать, зато теперь — все знают, кто тут хозяин».
— Марья, я смотрю, уж и говорит хорошо, на Пасху ей год был? — спросил сэр Роберт.
— Да я сам удивился, — улыбнулся Федор, — как я после Добрыничей домой приезжал, в феврале еще, — только лепетала, а сейчас, — уж и не угонишься за ней.
— Надо было вам после Добрыничей добить этого мерзавца, — мрачно сказал сэр Роберт, — сделали бы тогда это, сейчас бы не пришлось людей терять. Тех, что Семен Годунов с ядом в Путивль, к нему в ставку отправил, — арестовали.
Федор со вкусом выматерился и добавил: «Надо было бы нам не под Кромами сейчас сидеть, а в Путивль идти, ну да впрочем, как ты знаешь, войском не я командую, а князь Мстиславский, — он не закончил и махнул рукой.
Сэр Роберт потянулся за икрой и спросил: «Что там Болотников? Все еще обещает народу землю и волю?».
Федор усмехнулся. «Как сам понимаешь, после Добрыничей мы там, на юге народ к порядку призвали. Пришлось и повесить кое-кого, и деревни сжечь, что к самозванцу переметнулись.
Ну а Болотникову это только на руку, — мол, под незаконным царем вы страдаете, идите к законному государю, он и рабство отменит, и землю даст».
— Вот возьмет и отменит, — мрачно сказал сэр Роберт. «И право, Теодор, что за дикость-то?
Если бы царь Борис рабство отменил, думаешь, народ бы бежал к Болотникову, или к авантюристу этому?»
Федор оглядел стол и пробормотал: «Ну, вроде наелся. А рабство, дорогой мой зять — я говорил тебе уже, сидел бы я на престоле царей московских, все было бы по-другому. Да только не видать его мне. Погоди, сейчас велю еще кваса принести и чернильницу с пером».
Сэр Роберт посмотрел на шурина и подумал: «А ведь и, правда — у него-то прав на престол больше, чем у Бориса, все же кровный родственник царя Ивана. А у этой Марии Старицкой — еще больше, жаль только, что никто не знает, где она. Да умерла, наверное, в первый раз, что ли, царь Иван свои обещания не выполняет?».
Федор закрыл дверь на засов и, откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза, — стал диктовать.
— И как ты это все запоминаешь? — собирая потом грамоты, удивился сэр Роберт.
Федор все не открывал глаз, а потом, чуть улыбнувшись, ответил: «Я, дорогой зять, могу все башни Белого Города начертить, — хоть сейчас. У меня с детства так, и у Стефана тоже. Ну, я же тебя водил в мастерскую к нему перед обедом, показывал иконы, что он сейчас пишет».
— Жалко, что только иконы, — грустно сказал сэр Роберт.
— Я его в Европу увезу, — пообещал Федор, — разберемся со всем этим, дай время. Завтра донесения отправляешь?
Сэр Роберт кивнул и улыбнулся: «Очень удобно, что все это через священников делается — что тут, что в Новых Холмогорах. Даже Семен Годунов, со всей своей проницательностью, — никогда не догадается».
— Ну да, — Федор выпил квасу и продолжил: «А то не хотелось бы рядом с тобой на плахе лежать, тем более, что Борис Федорович уже собирался меня туда отправить. И вот смотри, — смешливо добавил мужчина, — я знаю, что это по его приказу Митьку убили, ты это знаешь, — а все равно — для России лучше, чтобы Годунов на троне сидел».
Сэр Роберт помолчал и поднялся: «Отец нашего общего знакомого когда-то мне сказал:
«Ставь благо страны превыше своего». Ну вот, — мужчина помолчал, — так оно и получается, Теодор».
Проводив зятя, он постоял немного на крыльце, глядя на тонкий, золотистый серп луны. Где-то поблизости лаяли собаки, и меделянские кобеля, которых ночью выпускали на двор, вдруг тоже завыли. Федор поежился, и, поднявшись наверх, заглянул к сыновьям — те спали спокойно, Степан — положив щеку на свой альбом.
Федор улыбнулся и, осторожно вынув его, убрал в сундук.
Марья тоже сопела в колыбели — крепко, свернувшись в клубочек. Он перекрестил девочку, и, раздевшись, зевнув, устроился рядом с женой. Лиза повернулась, и, обняв его, прижавшись к нему всем телом, сказала: «Завтра спи, пожалуйста, до обеда, я детям велю, чтобы не будили тебя».