Жан с горечью думал, что человек, которого он собирался арестовать, в сущности, был почти что святым. Святой атеист, распутник в юности, философ, который со дня похорон своего отца так ни разу и не зашел в церковь. И то, как говорили злые языки, в тот день он сделал это лишь затем, чтобы удостовериться, что старый маркиз не восстанет из гроба.
Насколько понял Жан, между отцом и сыном произошла довольно серьезная ссора. Сорок лет назад первый грозил лишить наследства второго, отправил его за океан, в Новую Францию, которую в то время англичане уже почти отобрали у французов посредством множества договоров и оружейных выстрелов. Вражда между отцом и сыном тогда обрела огласку, их взаимная ненависть была столь сильной, что ее отголоски живы до сих пор и можно услышать, как о ней говорят.
Жюстиньен вновь объявился только после смерти родителя. Он предстал перед всеми в церкви, когда звонил колокол и готовили к выносу гроб. Его выход произвел впечатление: плечи, покрытые мехами из Нового Света, засаленная кожаная треуголка, натянутая поверх седого парика. А лицо… Как гласит местное предание, увидев его, некоторые люди перекрестились, а герцогиня В. потеряла сознание. С другого конца света Жюстиньен вернулся изуродованный, его лицо рассекали глубокие косые шрамы, а покрасневшая кожа была покрыта волдырями.
Однако вскоре люди болот поняли, что это не самая заметная перемена. Там, в северных лесах, новый маркиз нашел нечто, напоминавшее его версию веры.
На протяжении почти сорока лет с момента своего возвращения Жюстиньен принял сторону бедняков, торговцев рыбой, безземельных крестьян… Он защищал их, поддерживал, как мог, жертвуя тем немногим, что осталось от уже потрепанного семейного состояния. По слухам, в свое время он даже помогал семьям лжесолеваров, которых сборщики налогов заключили в тюрьму. С первых дней Учредительного собрания здесь, в своем уголке Бретани, он встал на сторону третьего сословия, а после ночи 4 августа[5] оплачивал всем угощение в местной гостинице.
Жан усталой рукой смахивал брызги, обжигавшие его покрасневшие от ветра щеки. Океан бился о берег. Под коварными водорослями тут и там сновали зеленые крабы. Вердье изо всех сил пытался сосредоточиться на своих шагах, на проклятой башне, которая, как ему казалось, почти не приближалась. Однако, как ни старался, его сознание куда-то уплывало. Ему снились дикие просторы, холод и снег, о которых он читал в книгах. Снились волны по ту сторону океана, несущие ледовое крошево. Те края, где то ли дикие звери, которые намного страшнее здешних, то ли некие неведомые чары исказили облик Жюстиньена де Салера. Где, несомненно, колдуны изменили его душу.
Внезапный мушкетный выстрел разбрызгал ил в нескольких шагах перед офицером. Жан подпрыгнул и рефлекторно отступил назад. Позади него люди замерли. Раздался второй выстрел, еще ближе. Жан присел на корточки и жестом приказал отряду сделать так же. Чайки на вершине башни умолкли. Молодой лейтенант почувствовал капли пота под треуголкой и поднял взгляд на стены башни. Окна. В одной из бойниц блеснул металл. Мушкетный ствол.
За спиной какой-то солдат выругался, а другой спросил:
– Что происходит?
Жан задумался. Поднимался прилив, ветер усиливался, ледяная влага проникала в сапоги и под мундир. Из башни донесся голос, усиленный медным рожком, которым пользуются на флоте.
– Идите вперед, офицер. Один.
Жан выпрямился.
– Не ходите туда, лейтенант, – с тревогой произнес один из его бойцов.
– А если нет, то что? – крикнул в ответ Жан.
И в этот миг лейтенант почувствовал, как ему надоел, нестерпимо надоел этот мир, который он перестал понимать. Как ему осточертела эта вечная усталость и эта война, в которой он больше не видел смысла. Может, будет лучше пасть от пули стрелка из засады. Говорят, смерть похожа на сон. И ему больше никогда не будет холодно.
Жан Вердье поднялся, не вполне себя осознавая. Вынул пистолет и снял саблю, передав их своим бойцам. С раскрытыми ладонями встал у подножия башни. Никакого движения внутри не последовало. Торопливо поднимаясь по нескольким ступенькам, ведущим к входной двери, Жан все еще колебался. В здании царил такой дух запустения, что у лейтенанта даже промелькнуло сомнение, не обманули ли его. Донжон казался пустым. Не приснился ли ему, не был ли иллюзией голос и мушкетный выстрел? Дверь – настоящий дубовый монстр, посеревший от соли, толщиной в несколько дюймов с изъеденной ржавчиной железной основой – была приоткрыта. Через дверной проем лейтенанту виднелась лишь черная глубина. Он глубоко вздохнул и толкнул створку.
5
Ночь 4 августа 1789 года, когда в ходе Великой французской революции Учредительное собрание положило конец феодализму, отменив привилегии духовенства и дворянства.