– Некоторые люди представляют себе Вендию как некий цветущий сад, где на каждом шагу – либо деревни, населенные прекрасными смуглыми юношами и девушками, приветливыми, с цветами в волосах, либо древние и богатые города, битком набитые сокровищами… – говорил Веддет. – Какое горькое заблуждение и сколько людей поплатилось жизнь за то, что поверило в эти сказки!
Его мутный взгляд замер на короле. Конан слушал рассказ старика без тени улыбки. Он был серьезен, спокоен.
– Король Конан… Если правда то, что о вас рассказывают, – добавил Веддет, – то вы знаете: я говорю чистую правду.
Конан кивнул.
– Вендия – опасное место, – признал король. -
Может быть, не более опасное, чем другие… но в любом случае она зачастую не оправдывает ожиданий северян.
– Так с нами и случилось, – вздохнул Веддет. – Мы пытались вести торговлю в небольших грязных городках, которые встречались нам по пути. Мы переправлялись через мутные реки, чью воду невозможно было пить, и волы тащили наши телеги, а их хозяева сидели на головах у своих животных и кололи их ножами, чтобы бежали резвее. Но вол не станет идти быстрее, хоть ты его режь, и мы медленно двигались под убийственным солнцем.
Некоторые из нас заболели лихорадкой, и Катабах приказал избавиться от хворых. Он боялся, что болезнь перекинется на остальных. Поэтому те несчастные, которым не повезло, были попросту брошены в джунглях на произвол судьбы. Проклятье! Катабах не позволил перерезать им глотки, чтобы оборвать их страдания милосердным ударом ножа. Знаете, что он сказал? «Я не убийца!»
И мы позволили ему так поступить с нашими товарищами. Наверное, за эту трусость мы и расплачиваемся… Кто был менее виноват, те давно уже погибли, более виноватые, – я, например, – все еще мучаемся страхом, раскаянием, ужасом вечного проклятия…
А самый виноватый из всех, Катабах, ввергнут в адские страдания в пасти демона, если только не лжет тот нищий, что ударил меня ножом.
Однако буду рассказывать все по порядку.
Мы двигались вдоль границы в поисках удобной дороги в глубь страны. Проводник, которого мы взяли по пути в Вендию, оказался сущим ублюдком: он ничего не знал, даже местных наречий и обычаев, так что скоро сделалось очевидным – он лишь торопится взять с каравана денег, сколько удастся выпросить, и побыстрее уйти.
Когда никчемность этого человека стала очевидной, он пропал. Катабах утверждал, что проводник попросту бросил нас на произвол судьбы, и кое-кто предпочел этому поверить, но я не сомневался в другом: Катабах убил его.
Спустя несколько лет я спросил Катабаха об этом. Негодяй лишь улыбнулся мне в ответ. «Ты же знаешь, Веддет, что я не убийца, – сказал он мне, повторяя свою давнюю фразу. – Я не стал убивать его. Я лишь отвел его подальше в джунгли и подвесил там вниз головой. И так оставил – на милость богов и местных зверей. Авось кто-то из них спас мерзавца».
Мы оба знали, что Катабах обрек проводника на мучительную смерть… Но предпочли не говорить об этом.
Каким бы пройдохой ни был наш проводник, все же наказание оказалось несоизмеримо с преступлением.
Но кто я такой, чтобы спорить с Катабахом! Этот человек обладал огромной внутренней силой. Убедить его в чем-либо или затронуть его чувства было абсолютно невозможно.
Я и не пытался, ни во время нашего путешествия, ни позднее, когда служил ему в роскошном доме в Тарантии…
Вендия представала нам вовсе не страной сказочных богатств и добросердечных принцев и принцесс. Истощенные голоногие крестьяне с руками как спички, их дети с выпученными животами и вытаращенными глазами, похожие на демонов голода, грязная вода в колодцах, удушливая жара, надоедливые москиты… И никакой приличной торговли, на что особенно сетовал мой хозяин.
Мы потеряли не менее десяти человек от разных болезней. Один, к примеру, отравился местной пищей и был брошен нами в деревне, где это и случилось. Не знаю, какова его участь.
В конце концов, нам повезло. Во всяком случае, так мы считали в тот момент.
В одном из небольших городков, где имелись храм и рыночная площадь и где мы отдыхали после перенесенных невзгод, нам повстречался человек, который согласился стать нашим проводником. Катабах познакомился с ним на рынке.
Катабах как раз пытался обменять наши медные кувшины с так называемым «варварским» узором на местную бирюзу, когда к нему приблизился этот человек.
Он назвался Саджем – не знаю, настоящее ли это имя, – и с презрением уставился на бирюзу, которую предлагали нашему хозяину. Потом вмешался в ход торговли.
– Ты действительно хочешь заполучить этот кусок зеленого дерьма? – бесцеремонно спросил Садж у Катабаха.
Оба – и Катабах, и вендийский торговец – воззрились на Саджа с негодованием. Торговец начал кричать:
– Что ты себе позволяешь! Как ты посмел вмешаться в степенную беседу двух почтенных людей! Ты, жалкий голодранец, который в жизни своей не видел настоящей бирюзы!
– Я видел настоящую бирюзу, – возразил Садж как ни в чем не бывало. Оскорбления не подействовали на него. Напротив, с довольным видом он подкрутил свой черный ус и блеснул глазами, похожими на маслины. – А вот ты, почтенный, ничего, кроме кучек зеленого дерьма, и не видал. – Он показал на очень красивую бирюзу очаровательного зеленовато-голубого оттенка, которую пытался приобрести Катабах.
Наш хозяин почему-то сразу проникся к этому Саджу полным доверием. Очевидно, один негодяй почуял другого. Сделка сорвалась. Катабах попросту забрал свои кувшины и ушел вместе с Саджем, а вслед им летели проклятия торговца…
Мне стоило бы подойти к местному жители и потолковать с ним касательно Саджа. Возможно, я узнал бы что-нибудь полезное…
Но я не стал этого делать. Я понимал: если Катабах принял какое-то решение, то отговаривать его невозможно. А судя по поведению моего хозяина, именно это и произошло. Катабах от своего уже не отступится.
Садж провел в нашем караване несколько дней. Он рассказывал Катабаху о том, что в джунглях, в пятидневном переходе отсюда, находится старинный, давно заброшенный людьми город.
– Здешние джунгли – это живое существо, очень древнее, гораздо более старое, чем сам человек, – говорил Садж, таинственно вращая глазами. – Они не любят людей, хотя и вынуждены с нами считаться. Человек приходит в лес, вырубает деревья, он сжигает ветки, строит себе дом… Человек заставляет все живое работать на себя. Джунглям это ненавистно, поэтому когда человек хотя бы на миг перестает расчищать пространство вокруг себя, джунгли сразу же поглощают города и поселения… Это и произошло с тем городом, о котором я веду речь.
Катабах слушал Саджа, точно ребенок, которому нянюшка рассказывает новую сказку. Я никогда прежде не видел моего хозяина таким воодушевленным. Обычно Катабах держался так, словно ему открыто нечто таинственное, нечто такое, что непосвященному знать не положено. Он никому не говорил о своих планах, только отдавал самые необходимые приказы.
А тут, очевидно, он догадывался о близости богатой поживы и ловил каждое слово своего собеседника.
Садж между тем объяснял, что тот заброшенный город был посвящен Черному Младенцу, одному из самых непредсказуемых и богатых богов Вендии. Младенец этот невероятно толст: он весь покрыт жировыми складками.
Больше всего на свете он любит блестящие предметы, безделушки и украшения, особенно женские, которые напоминают ему о тех, что он видел когда-то на груди его матери.
Золотой божок, изображающий Черного Младенца, находится прямо посреди джунглей, но прикасаться к нему нельзя. Зато сокровищница божества – к услугам любого, кто посмеет запустить туда руку. Мести божка можно не опасаться – он ведь не знает всех драгоценностей, которые ему преподнесли люди за века поклонения. Храбрый человек вполне в состоянии забрать оттуда несколько мешков монет, золотых браслетов, ожерелий, диадем, ограненных камней и унести все это, и Черный Младенец не станет его преследовать. Он попросту не догадается о том, что его обокрали.
Другое дело – стражники на границах Вендии. Все караваны досматриваются, и если кто-то из стражей заподозрит, что чужаки обокрали кого-то из вендийских богов, то караванщикам не поздоровится. Поэтому-то и необходим проводник, необходим вдвойне: сперва – чтобы проводить к святилищу Черного Младенца, потом – чтобы безопасно вывести из Вендии.