– Снилось не только ей. И мне. И моей матери, хоть та и скрывала. И моей бабуле. И бабке бабули моей…
– Ты хочешь сказать…
– Не берусь утверждать, но думаю, в прошлом, нас было за что проклясть и было за что сжечь. Вот и маемся мы с тех пор. Вот и живём не своей жизнью.
– Ты уверена? Это как-то смахивает на сумасшествие, бабуль. Это я тебе как врач говорю.
– Это ты своим пациентам в дорогущей клинике говорить будешь. А я всё не оставляю надежды, что однажды Ведьмин холм раскроет свои секреты.
– Так ты поэтому сюда переехала? В эту глухомань? – Ада удивлённо раскрыла глаза.
– Не глухомань это вовсе. Место это древнее. Языческое. И холм… не простой, ритуальный. Рано или поздно, а он раскроет свои секреты.
– Да ну ты брось, бабуль. Нет, травы и сборы это всё интересно и весело, но проклятия и ведьмины костры – это уже перебор.
– Молода ты ещё, думаешь, что можно сбежать. Но от себя не убежишь. Мы все – бежали. А надо было остановиться и рассмотреть. Именно это я и пытаюсь сделать. Рассмотреть. Только видимо время моё – упущено. Или же смотреть надо не мне…
– Я не…
Ада осеклась. Права была её бабка. Бежала она. От всего бежала. От неосознанно поселившейся в душе пустоты. Когда любимые руки уже не разжигали страсть, а ранили ожогами кожу. Когда любовь тяготилась болью… Когда в чате клиники, где она проходила практику, мелькнуло сообщение о волонтерстве на три месяца в Индии, она уже знала, что это её шанс. Две недели она убеждала Вина отпустить её добровольно. Он был непримирим как скала. Убеждая её в том, что ей нечего делать в Индии. Что она не знает, куда лезет. Что он не готов её отпустить.
И Ада изменила тактику. Она склонила голову, приняла его точку зрения и почти месяц «пыталась загладить вину». А когда все формальности были улажены, билеты куплены и группа готова была улететь… Ада взяв всего одну лёгкую сумку с вещами, будничным голосом сообщила Вину, что отправляется навестить бабулю. Вин усмехнулся, ласково коснулся её лба губами, попросил не привозить больше подушечек для сна из лаванды и ушел в университет на пары.
А Ада… Отправилась к бабуле, и через пару дней улетела в Индию.
Она всё-таки сбежала.
Надеясь, что ей хватит три месяца, чтобы осознать, что именно ей нужно. Однако, оказавшись в поселениях Индии, она неожиданно пересмотрела не только всю свою жизнь, но и свою систему ценностей. Потому что в месте, где вода на вес золота, понятие «нет души в глазах смотрящего» обесценивается до нуля. Потому что улыбка ребенка за ласку и белый хлеб стоит дороже всех алмазов мира. А слёзы матери, у которой родился здоровый ребёнок и не умер в первые же минуты – кажутся святой водой. Три месяца прошли – она и не заметила. Её группа добралась до города, где перед отлётом, передавала дела и заметки группе новой. И Ада поняла, что она не готова. Несколько звонков – и она осталась. Сообщения же о том, что её искали, глухой болью отдались в застывшем сердце, но она упрямо продолжала своё дело…
Пока не поняла, что задыхается. То, что казалось видимым облегчением, по факту не давало ей жить. Она словно очнулась однажды утром, поняв, что это не то место где ей надо быть. Словно где-то там, в её реальной жизни происходит что-то важное, а она тут. В Богом забытой глуши. И это – неправильно.
*****
Поняв, что слёз больше нет, Ада выбралась из объятий горькой полыни. Заварила чаю, который всё также хранился в керамической банке со смешной крышкой в форме кота. Ада вдыхала аромат трав, представляла себе, что бабуля просто вышла ненадолго. Хотя понимала, что это не так. Далеко не так. Но на мгновения – ей становилось легче.
Выпив чай наполовину, Ада решила бегло осмотреть, что осталось в доме. Нет, она не думала о том, что кто-то мог что-то изъять или испортить. Просто ей хотелось найти что-то, что она могла бы взять с собой. На память. Что-то, что позволило бы бабуле незримо находиться рядом. Она осмотрела шкаф, постепенно перебралась к полкам, на которых стояли бесчисленные баночки с травами, какие-то мази, наверняка уже протухшие. Не забыть бы их выкинуть, чтобы не дай бог никто не вздумал использовать по назначению. Какие-то книги: о травах, о местах силы. Несколько журналов по медицине. Ада улыбнулась. Посмотрев оглавление, она вспомнила, как они спорили, и всё-таки бабуля решила прочесть научные доказательства в пользу теории, высказанной Адой. В этом была она вся. То, что было не понятно – требовало изучения. И бабуля не ленилась. Какие-то заметки, записки. Рецепты яблочных пирогов, которые так любила Ада. Какая-то тетрадь, исписанная красивым бабулиным почерком. Ада вернулась к столу, отпив остывшего чая, и начала листать тетрадь…
«…они всегда спорили, чей сон правдивее. Но лишь теперь и только в этом месте, я узнала истину. Правы были они обе. Сна было два. И я – видела оба…»
Ада вздрогнула. Они говорили о снах в последний их разговор. Тогда, Ада списала всё на излишнюю бабулину впечатлительность и возраст, когда желаемое всё чаще выдаётся за действительность. И вот – её уже нет, а они снова вернулись к теме сновидений.
«…я всё отчётливее понимаю с годами, что наше одиночество – сродни проклятию. Как только мы находим своё счастье – Судьба улыбается и закрывает дверь. Мы словно цепенеем. Застываем внутри себя и больше не живём. Нас больше не согревают чувства, нас больше не трогает любовь, нас больше не приводит в трепет нежность. Мы – замираем. И наблюдаем, как наше время и наша жизнь утекают сквозь пальцы. Нам настолько холодно, что никакого огня в мире не хватит, чтобы отогреть этот лёд.
Словно мы стоим посреди костра наших снов, только вот ни сгореть, ни согреться мы не можем».
Ада вздрогнула.
Костры…
Их видели всё женщины их семьи.
Но – не она.
Ей никогда не снилось ничего подобного. Может, она не женщина их рода? Ну что за чушь! Бабуля была права. Они все были похожи. Может ещё не пришло её время?
«Один из снов – легче. Психологически легче. Сложно разобрать место. Но это определенно поляна. В центре которой, деревянные фигуры богов, среди которых выше – одна. Образ Богини-Матери. Богини Земли.
По ощущению, я среди этого дыма не одна. Слышатся ещё крики женщин. Горит – деревянный забор, которым обнесено это место. Место, где поклонялись Матери-природе, где просили силы и защиты у древних богов. Огонь стоит высоко. И шансов переждать или пройти сквозь него очень мало. Земля ловит малейшие всполохи, подставляя их ласкающим языкам высохшие пучки травы. А сплетенные засохшие венки, разбросанные по всей поляне, лишь усугубляют ситуацию. И вот уже горят статуи самих богов. Полыхают ярко. Завораживающе красиво. Но от дыма – не чем дышать, и лёгкие словно разрывает. Гарь оседает везде: на горле, в трахее, в лёгких. Закупориваются пузырьки, вызывая агонию. И уже не так страшно, что к ногам подбираются ласковые огненные языки.
В первые минуты хочется раскрыться, отдаться этому огню, потому что руки нестерпимо жжет, а в груди что–то глухо бьётся, словно лёд, который сковывает сердце, начинает плавиться. И эта радость от осознания того, что ты сможешь жить, наполняет всё твоё существо. Каждую клеточку. Только вот… Подол твоего платья уже горит, и по волосам уже взобрался огонь и ты понимаешь, что момент упущен… И бежать некуда…»
Ариадна выпрямилась.
Она не ожидала столь точного описания ощущений.
Ей казалось, что она – чувствует жар от костра.
Как они это переживали?
Как такое вообще можно пережить даже во сне?
«…однако, если привыкнуть, убрать панику и внимательнее рассмотреть… Да-да, я рассматривала не единожды. Каждый раз замечая всё новые и новые детали и моменты. Иногда, мне казалось, словно мельком во снах я видела это место до. До того, как начался пожар. Конечно, не сам по себе. Это была кара. Наказание за инакомыслие, за поклонение не тем богам, приверженность не той вере. И всё-таки, кто-то из нас в далёком прошлом был ведьмой. Языческой жрицей, поклонявшейся Богине-Матери. Той, что была реальной силой, а не насаждённой. Той, что была испокон веков, питая своих дочерей, наделяя их силами и способностями, даруя им свою милость».