Папа Пий II совершенно забыл о своих обязанностях по отношению к семье Фомы, государя Морейского, и вспомнил о Софье уже папа Павел II, решивший, что византийская принцесса может послужить католичеству. В лице Московской Руси Павлу II нужен был союзник против страшных турок, которые угрожали всему христианскому миру. Напомним, что в 1439 году в Италии происходил всем известный Флорентийский собор, на котором была подписана знаменитая уния, к которой присоединилась и греческая церковь. По унии православие сохраняло свою обрядовость, но, поскольку восточная церковь пала под натиском турок, Рим предложил объединить верховную власть в одном лице папы. Под унией подписался и Московский «кардинал» Исидор. По возвращении в Москву Исидор сообщил об этом царю. Василий II Темный, батюшка Ивана III, пришел в ярость: никогда православная церковь не будет под пятой католичества. Жизнь Исидора спасло только то, что он своевременно бежал в Литву.
Итак, Московская Русь не покорилась папе. Не мытьем, так катаньем! Павел II попробовал подойти к Московии с другой стороны. Через униата греческого митрополита Виссариана, уже ставшего кардиналом, он предложил вдовому Ивану III в жены греческую царевну.
Сватовство состоялось. Мы не будем подробно описывать, как приехал в Рим царев посол (по московскому прозвищу – Иван Фрязин, а на самом деле Жан Баттиста делла Вольпе), как произошло обручение, на котором оный Фрязин выполнял роль жениха, как пышно и торжественно все было отпраздновано. Добавим только, что Жану Баттисте так хотелось благополучно обделать дело, что он скрыл в Италии, что принял в Московии греческую веру, и теперь обещал папе все, и даже и то, что произойти никак не могло.
В июне 1472 года Софья выехала из Рима, а осенью морем уже прибыла в Ревель. Дальше ее путь шел через Псков в Москву. В столице давно уже мед сытили и корм собирали к пышной свадьбе. В дороге вышла неувязка. Сопровождал царевну кардинал Антоний. Он уже одним видом своим смущал честной народ. Мало сказать, что к иконам он не подходил и не крестился. Очень заметный в своих красных одеждах и перчатках, Антоний всюду ходил с литым католическим распятием, взоткнутом на длинном древке. И в церквях и на пирах Антоний сопровождал Софью с этим самым крестом. «Кого к нам привезли? – шептали люди. – А ну как царевна тоже почитает католический крыж больше, чем святую икону?»
Если можно вот так с литым крестом расхаживать по Новгороду и Пскову, то в Москве это и вовсе неприлично! Митрополит Филипп прямо сказал царю: «Если ты, великий князь, позволишь войти послу в Москву с сим крестом, желая почтить его, то он в одни ворота, а я другими воротами вон из города!»
Царь послал навстречу невесте боярина, которому приказал отобрать у кардинала крыж. Антоний вначале воспротивился, а потом подумал и позволил спрятать крест в санях.
После свадьбы между Антонием и книжником Никитой Поповичем состоялся диспут – богословский спор, на котором присутствовал сам митрополит. Спор был горячим, обе стороны были искренни, сильны в вере и образованны, но были вопросы, по которым они никак не могли договориться. Антоний был умным человеком, он понял главное – поднимать разговор о подписании унии сейчас преждевременно, поэтому позволил Никите выиграть диспут, сославшись на то, что у него нет с собой нужных книг.
Все эти страсти были, конечно, замечены Софьей. Она тоже была умным человеком, ей ничего не надо было повторять дважды. Она поняла, что на ее новой родине не терпят никаких заигрываний с иноверцами, а блюдут веру истинную, и сознательно забыла, что посещала когда-то католический собор. На Руси Софья стала ярой поклонницей ортодоксальной религии.
Брак Ивана III и Софьи был удачным. Софья смогла понять и почувствовать, какое место ей надо занимать при муже, когда нужно промолчать, а когда дать совет.
До появления в Москве греческой царевны великокняжеский дворец был разделен на две половины – мужскую и женскую. Женщины вели в теремах жизнь затворническую. И заботы их были просты: детей нарожать, мужу угодить да вышивать лики святых для монастырей. Софья завела новые правила. Теперь у нее был собственный двор – свита, она даже принимала на своей половине послов, и государь ей в этом не препятствовал. А что препятствовать, если, породнившись с домом Палеологов, Москва восприняла от Византии не только дворцовые порядки, но восприняла сам дух и славу Царьграда, стала Третьим Римом (а, как известно, четвертого не дано).