— Вот это и есть Оспедале делла Пиете.
Она с трудом подняла голову, осмотрелась и увидела большой особняк — очень красивое здание с гладким, лишенным украшений фасадом, окна которого закрывали внутренние ставни.
— Какой дом! — невольно вырвалось у нее. Богато украшенный главный вход выходил на набережную, расположенный в глубине въезд закрывали литые чугунные ворота.
К востоку от здания тянулся узкий канальчик, а в западном направлении к нему примыкала внушительных размеров церковь. Изеппо назвал и имя этой церкви.
— Это церковь Скорбящей Божьей Матери, одно из мест, где хор и оркестр школы дают свои концерты.
Каттина с потаенной гордостью прошептала дочери:
— Там и ты когда-нибудь будешь выступать.
Мариэтта еще крепче прижалась к матери, и Каттина погладила девочку по ее золотистым волосам. Их гондола приближалась к Рива дельи Скьявони, и в свете единственного фонаря, освещавшего главный вход, Каттина увидела небольшое отверстие — наверняка, через него начали свой путь не один десяток подкидышей. Внезапно ее охватила волна мучительного сомнения, и она вся похолодела. Впервые ей стало по-настоящему страшно: ее дочь могут просто не принять, ведь сюда брали в первую очередь малышей, а не детей постарше, которые уже сами могли заработать себе на пропитание. Когда гондола свернула под каким-то из мостов в боковой канал, Каттина поняла, что и у выхода школы к воде тоже имелось такое же отверстие в воротах. Гондола замерла у ступеней.
Изеппо приказал Мариэтте сойти первой, и она дважды протягивала руку к железной ручке колокольчика и два раза боязливо отдергивала ее, но на третий раз все же сумела пересилить себя и позвонила. Она помогала обоим мужчинам ссадить Каттину, которую покидали силы, у нее страшно дрожали колени, она чувствовала, что вот-вот рухнет. Дверь вскоре отворилась, и они увидели одетую в белое монахиню со свечой в руке.
— Что вам угодно? — настороженно спросила она.
Каттина судорожно схватилась за разделявшие их железные прутья, чувствуя, что настает ее последняя минута. Она хотела что-то сказать, но язык Поныне не повиновался ей, из уст вырвался лишь нечленораздельный вопль отчаяния, потом она из последних сил вскрикнула.
— Ради всего на свете, приютите моего ребенка! — после чего стала медленно падать.
При виде этого Мариэтта испуганно закричала и, если бы не подоспевший Изеппо, ее мать неминуемо бы свалилась в черную воду канала.
О том, что было потом, у Мариэтты остались лишь отрывочные воспоминания. Она смутно помнила, что Изеппо отнес ее мать в здание. Вокруг откуда-то появилось множество незнакомых людей, из-за причудливых переплетений решетки на миг показались лица девочек и тут же исчезли.
Каттину уложила в постель какая-то монахиня. Последние ритуалы пообещал взять на себя пастор из церкви Скорбящей Божьей матери. Мариэтта сидела подле матери, вцепившись в руку и прильнув к холодной коже губами, не в состоянии больше плакать. Изеппо, которому монахини позволили остаться с девочкой, разбудил ее по молчаливому кивку одной из них уже на рассвете, в последние минуты. Каттина, не проронившая за все это время ни слова, открыла глаза и, взглянув на дочь, едва заметно улыбнулась. Кроме Мариэтты, эту улыбку никто не смог бы заметить. Все было кончено.
Изеппо оставил Мариэтту старшей настоятельнице, сестре Сильвии, и та записала все сведения, касавшиеся девочки, чтобы предоставить их директору школы. Он выразил желание забрать Мариэтту и отвести ее к себе — жена была бы только рада, пытался убедить он, и даже уже повел ее к выходу, но монахини остановили его. Ему было отказано и тогда, когда он стал уверять, что через месяц-другой он снова непременно привезет ее сюда. На плечо Мариэтты легла властная рука сестры Сильвии.
— Теперь этот ребенок под нашей опекой, синьор. Мы не можем пойти против воли ее покойной матери. Это пользующийся доброй славой дом призрения.
И Изеппо ничего не оставалось, как уйти. Перед ним открылись двери, впустив в мрачный вестибюль яркий солнечный свет только что наступившего дня. Он, переступив порог, обернулся и еще раз окинул взглядом стоявшую в окружении чопорных монахинь Мариэтту. У несчастной, неприкаянной девочки руки повисли, как плети, темно-рыжие волосы в беспорядке свисали вдоль заплаканного личика, и тускло-коричневое крестьянское одеяние резко контрастировало с безупречными, белоснежными одеяниями монахинь.
— Я приеду к тебе повидаться, Мариэтта, — пообещал он.