— Да полно вам, не говорите глупостей! Ну вот я и готова. Я в вашем распоряжении. Куда вы поведете меня сегодня вечером?
— Куда пожелаете. Главное — чтобы вы хоть ненадолго оставили ваш музей. Вы уже неделю в Венеции, и за все это время ни на секунду не прекращали работу в Скуоле Сан-Рокко.
— Понимаете, то, что я делаю, очень меня занимает. Но вы правы, жизнь состоит не из одной только работы, и сегодня я хочу отдохнуть. Итак, ведите меня. Никто лучше венецианца не покажет Венецию!
Мадемуазель Девиль и ее спутник вышли из отеля, двинулись по улице Мизерикордия, потом свернули к Большому каналу и на остановке первого маршрута стали ждать вапоретто[2]. Через несколько минут, увлекаемые людским потоком, состоящим в основном из японских туристов, они поднялись на борт суденышка, с трудом сквозь толпу добрались до задней площадки. Мужчина, одной рукой крепко держась за поручень, показывал молодой женщине дворцы, мимо которых они проплывали. Заходящее солнце придавало выкрашенным в охровый цвет фасадам самые теплые оттенки. Внимая спутнику, Эдит Девиль с удовольствием наблюдала за переливами цвета. «Здесь есть и малиновый, и янтарный, и огненный», — думала она, счастливо улыбаясь.
— Я рад, что вы наконец-то немного отдохнете, — сказал мужчина, глядя ей в лицо.
— О Венеция… Венеция… — проговорила молодая женщина и медленно вдохнула полной грудью вечерний воздух. — Есть в этом городе что-то такое…
Эдит Девиль не договорила, потеребив свои волосы, она секунду подыскивала нужные слова и с улыбкой продолжила:
— Я уверена, что вы понимаете, о чем я хочу сказать… Что-то такое чарующее, невыразимое, может быть, таинственное, оно прямо-таки разлито в воздухе.
— О да, вы здесь в самом сердце города, где правят искусство, любовь и смерть, мадемуазель Девиль.
Мужчина небрежно достал сигарету из серебряного портсигара.
— Что вы такое говорите? Искусство и любовь — с этим я охотно соглашусь, но разве в Венеции умирают чаще, чем в других местах?
— Скажем так, в Венеции умирают определенным образом… В туристических буклетах об этом, конечно, не пишут, но в этом городе случается больше всего самоубийств.
— Как странно, выходит, венецианцы — люди отчаявшиеся?
— Вовсе нет, милая мадемуазель Девиль. Не стоит думать, что все эти самоубийства совершают венецианцы. Напротив, это молодые люди романтического склада, которые специально приезжают из Европы и Америки умереть в древнем Городе дожей. По большей части это те, кто ищет абсолюта, разные там бедняги, полагающие, что смерть в Венеции будет величественным завершением разбитой любви или жизни, целиком посвященной служению прекрасному.
— Знаете, любезнейший господин, у меня от ваших речей мороз по коже… Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
— Простите великодушно, мадемуазель, это моя ошибка. Вот, взгляните сюда.
И мужчина показал на богатый жилой дом слева, немного в стороне от Большого канала.
— Это дворец Лабиа. Внутри, как вы прекрасно знаете, он украшен фресками Тьеполо. А теперь если вы посмотрите на другую сторону, то увидите дворец Джованелли в оранжеватых тонах, это один из моих самых любимых дворцов. А вон там, чуть подальше, Ка[3] Пезаро, где хранятся полотна художников XX века, в частности Матисса и Климта. Но, если я не ошибаюсь, вы больше интересуетесь мастерами Возрождения, не так ли, мадемуазель Девиль?
— Несколько лет я специализировалась на творчестве Тициана, Веронезе и Микеланджело. Потом написала диссертацию по Тинторетто, и мне пришлось два года ждать стипендии, чтобы приехать изучать его творчество на месте, в Скуоле Сан-Рокко. Но двух недель, которые мне предоставила хранительница музея, слишком мало, ведь в живописи Возрождения столько неразгаданных тайн.
— Раз уж вы заговорили о тайнах, у меня есть для вас кое-что интересное. Вы узнаёте этот большой дворец, вон там, слева от вас?
— Да, конечно, это Немецкое подворье, его фасад расписали Тициан и Джорджоне. Но влажность, ветер и соль повредили фрески. Как жаль! Мы никогда не узнаем, как первоначально выглядели эти грандиозные произведения.
— Так думаете вы, милая барышня, этому вас наверняка учили ваши преподаватели по истории искусства. Но это не совсем так.
Мужчина приблизился к своей спутнице и тихо сказал:
— Фреска исчезла не полностью. Есть малая часть стены, защищенная карнизом крыши, которую чудесным образом пощадило время.
Молодая женщина едва заметно улыбнулась. Она долго молчала, испытывая смешанное чувство удивления и недоверия, потом пожала плечами: