Моначелли уже вертелся около нового гостя, явно стараясь его очаровать.
— Такой уж у него характер, — засмеялась Джоанна. — Как только перед ним замаячит богатый коллекционер, он прячет своего Спартака подальше.
Богатый коллекционер с бокалом в руке развалился в плетеном кресле и внимательно рассматривал полотна, которые Фокко ставил на мольберт метрах в двух от него. Прищурившись, он изредка одобрительно хмыкал. На мольберте сменялись неизбежные ню, для которых позировала Мария-Пья, а также яркие натюрморты с рыбой или овощами.
— Одним словом, — продолжала Джоанна, — там, где голод, война или землетрясение, вы тут как тут…
— Именно так, — согласился Ласснер. — Мы как мухи, которых тянет на гной и кровь.
— И вам это нравится? Глядя на вас, не скажешь, что вы жестокий. У вас такие добрые глаза.
— Знаете, иногда я отдыхаю от всех этик ужасов и тогда выбираю темы более…
— Вы обязательно должны нас навестить, — быстро и вкрадчиво сказала она. — У нас так красиво и тихо вокруг. Вам понравится. Когда тепло, можно заниматься любовью прямо на траве.
И, вызывающе глядя Ласснеру в глаза, она засмеялась, прижав руку к груди. Косой луч света от маленького светильника скользил по ее густым темно-рыжим волосам.
— Ну что, договорились? Вы приедете?
И, не дожидаясь ответа, повернулась к мужу:
— Мона, наш друг Ласснер приедет к нам. Разумеется, весной. Правда, это мило с его стороны?
— Ну конечно, дорогая, конечно!
Сославшись на то, что ему нужно собрать вещи перед отъездом, Ласснер стал прощаться.
— Господи, — пошутила Мария-Пья, — какой он у нас деловой!
— Надеюсь когда освободитесь, вы навестите нас, не так ли? — сказала Джоанна. — И постарайтесь, чтоб вас не убили.
Ласснер снова оказался на улице, темноту разрезал свет редких фонарей. Машину он уже поставил в гараж, такси брать не стал, а решил вернуться домой пешком. После духоты мастерской было приятно пройтись и подышать свежим воздухом. Усмехаясь, он вспомнил, как его донимала горячая, точно вулкан, Джоанна. Редкие в этот час машины освещали массивные здания, верхняя часть которых терялась в темноте. Когда он вошел в галерею, ведущую к дому, ему почудилось, что эхо повторяет звук его шагов по плитам. Это показалось ему странным. Он резко повернулся, чтобы застигнуть возможного преследователя, но увидел, что галерея с уходящими вдаль арками и витринами, тронутыми далекими отблесками света, совсем безлюдна. Он не чувствовал страха или просто не хотел признаться себе в том, что страх — это и есть раздражение, которое охватывало его при мысли о том, что за ним следят, хотя поблизости никого не было видно. И все же он вернулся назад, прошел метров двести и вдруг вздрогнул, но оказалось, что его испугало собственное отражение в витрине, и он упрекнул себя за то, что у него сдали нервы.
В ту минуту, когда лифт остановился на площадке его этажа, он услышал, что в квартире звонит телефон, заторопился, бросился к аппарату, но опоздал. Ласснеру и в голову не пришло, что это могла быть Элен, он был убежден, что ему снова звонили с угрозами после недавнего посещения полиции. Он закурил, открыл окно и подставил лицо ночной прохладе, пытаясь отогнать от себя унизительное беспокойство. Он смотрел на пустынную мостовую, на то место между светофорами, где убили Скабиа и где теперь не было никаких машин, лишь огни на перекрестке бессмысленно сменяли друг друга. Вся эта часть проспекта, обрамленного темными фасадами домов с глубокими подворотнями, балконами, украшенными мощными атлантами, была огромной пустой сценой без актеров, хотя Ласснеру казалось, что они все-таки здесь, где-то в тени, издали следят за ним, повернувшись в его сторону, и, замерев, подстерегают его.
На следующее утро Адальджиза сообщила Элен, что недавно по дороге в банк к ней заходил Карло. Из Милана звонил Ласснер. Просил, чтобы Элен связалась с ним по телефону до десяти часов.
— Ведь он улетает сегодня?
— Да, днем, около двенадцати.
— Что поделаешь, такая уж женская наша судьба — ждать.
На почте ее сразу соединили с Миланом. И она кинулась в кабину. Последовала странная пауза. Ласснер был у телефона. Она слышала его дыхание, но он молчал, словно был настороже и не хотел говорить первым.
— Это я, Элен!
Тут он радостно воскликнул, произнес какие-то нежные слова.
— Вчера вечером я звонила тебе дважды, — сказала она.