Он объяснил, что задержался у Фокко. Был у него недолго, но в общем зря потерял время. Наконец-то он слышит ее голос. Да, он улетает вместе со своим коллегой на десять дней, но в Бейруте они расстанутся. Тот направляется в Тегеран.
— Ты мне напишешь? — спросила она, сознавая всю удручающую банальность вопроса.
Ее охватили слишком сильные, слишком волнующие чувства, и она не могла обуздать их, выразить что-то самое главное. Ласснер сказал, что напишет, как только приедет на место, однако добавил, что почтовое сообщение между Бейрутом и остальным миром еще не очень надежно. Но он в любом случае сумеет с ней связаться. Она слушала, стараясь сдержать душившие ее слезы. Ее мучило то, что она ничего не сказала Ласснеру об Андре, что все оттягивала объяснение. И вот теперь он, Ласснер, будет далеко в трудное для нее время.
— Увидишь, милая, десять дней пролетят быстро, — сказала Адальджиза.
Элен улыбнулась в ответ, кивнула, бросилась в свою комнату и заперлась там. Взглянула на последние фото Ласснера, где он запечатлел ее — радостную, отбросившую стыд, утолившую страсть, словно отмеченную особой печатью любви.
Сначала она размышляла только о Ласснере, потом ее мысли перекинулись на Андре и разбередили прежние тревоги. Вдруг на нее нахлынуло терзающее воспоминание детства. Когда ей было десять лет, она получила плохую отметку за сочинение и, измученная страхом перед родителями, решила умереть; она уже склонилась над глубоким колодцем у дома, готовая броситься вниз. Маленькая Элен думала о том, что ее найдут не сразу и долгие мучительные поиски накажут всех тех, кто не хотел ее любить. Жажду быть любимой утолил Ласснер, он напоил Элен чудесной свежей водой, которой ей всегда так недоставало.
Сеанс чтения у мадам Поли не состоялся. Когда пришла Элен, Маддалена, еще более резкая и желчная, чем обычно, объявила, что грипп у мадам усилился и врач запретил ей принимать посетителей. Старуха раскинула руки, будто Элен силой пыталась прорваться в дверь, а потом добавила с язвительной усмешкой:
— Но не волнуйтесь, мадемуазель, мадам велела передать, что вам все равно будет уплачено. Можете спать спокойно!
— Не в этом дело, — ответила Элен. — Скажите мадам, что я желаю ей поскорее поправиться.
— Насчет завтрашнего дня вам лучше сначала позвонить, — посоветовала старуха. — По крайней мере, не будете зря терять время.
И резко захлопнула дверь перед носом у Элен.
Сначала Элен не знала, как ей воспользоваться этим неожиданно освободившимся временем. Потом пошла к Марте. Тетя с мужем собирались на прием к мэру. Элен застала Марту в розовой комбинации с бигуди на голове, на лице тети, словно штукатурка, лежал толстый слой питательного крема. Элен поняла, что не может излить душу и поговорить о Ласснере или Андре с Мартой, напоминавшей клоуна. Только что выглаженное Амалией платье табачного цвета с остроконечным воротничком было разложено на кровати.
— Ты мне поможешь, — сказала Марта, — нужно ушить пояс. Чтобы не испортить маску, она говорила, едва шевеля губами; получалось довольно комичное бормотание.
— Вот ты и одна, малышка. Да, жен репортеров можно сравнить с женами моряков или летчиков — настоящие Пенелопы!
От Марты она отправилась на урок к Сарди. Сначала все шло нормально. Как обычно, юноша проводил ее до площадки лестницы, провел через темную переднюю, где в полумраке можно было различить неторопливо перемещающихся морских животных в больших аквариумах. Их чешуя, глаза, затянутые пленкой, спазматические движения горла словно напоминали о начале жизни на Земле.
— Мой отец привез их с Амазонки и с Филиппин. Какое-то время он увлекался этими маленькими чудовищами и коллекционировал их. А теперь потерял к ним интерес. С него хватает других забот.
И, показывая самый любопытный экземпляр — нечто вроде крошечного дракона с продолговатой чешуйчатой головой, покрытого броней и ощетинившегося колючками, Сарди робко и неуверенно обнял Элен за талию. Та сразу же высвободилась, мягко убрав его руку. Этот спокойный жест, казалось, пробудил в юноше неожиданный пыл. Он вдруг попытался привлечь Элен к себе, сжать в объятиях, уткнувшись головой в ее шею. Она почувствовала его губы, их жадное прикосновение, возмутилась, начала вырываться и уронила при этом сумку. Задыхающийся, бледный, с взлохмаченными волосами, юноша смотрел на нее с удивлением и обидой, потом нагнулся, поднял сумку, подал Элен и молча проводил ее до дверей. Элен уже успокоилась и, натягивая перчатки, сказала, стараясь не рассмеяться: