- Да, да, - прошептала Фанни, пытаясь заглянуть в список, который подруга нарочно отводила от ее глаз.
- Сей муж славный и выдающийся - граф Рудольф Сент-Ирмаи, - с величайшей серьезностью прочла она наконец.
Фанни, вспыхнув, лишь ахнула тихонько. Ой, глупая какая, только сейчас ее шутку поняла; вот стыд, сама не сообразила, что одно это имя и могло остаться неназванным.
Флоре оставалось лишь обнять и поцеловать подругу, а той - постараться разделить ее веселое настроение и самой посмеяться над такой рассеянностью. Сердце ее вновь упало; приходилось, видно, распроститься с надеждой встретить когда-либо свой идеал.
- Ну, давай теперь дам обсудим.
- Ладно, обсудим дам.
- Все равно долг этот они сполна нам вернут.
- Еще бы. И потом неправды мы ведь не говорим.
- Значит, и не злословим. И только друг дружке рассказываем, дальше не передаем.
- Как если б и не говорили вовсе, а думали только про себя. Ну, будет сейчас кому-то икаться!..
О, колкости голубиные!
- Самая первая - аристократка-губернаторша. Не знаю уж, чего это добрый сосед вознес ее так, откуда такое предпочтение? Боится ее, наверно. Вот уж неженка, вот капризница, ей в обморок упасть - что другому вздохнуть. С ней вечно как на иголках: что ни сделаешь, ни скажешь, даже подумаешь все не по ней. Ногу на ногу положишь - глядь, она уже без чувств; кошка в комнату - с ней корчи делаются; ножик с вилкой крест-накрест на столе нипочем на это место не сядет; розы распустились в саду - ей и за двойными рамами от их запаха нехорошо, никаких цветов нельзя поблизости поставить. От рогалика и того в ужас приходит: бык бодливый мерещится, а пробор у кого-нибудь справа - плакать готова. Смотри, никого не сажай с ней в синем, этот цвет роковой для нее, от синего у нее припадки, и о родственниках не расспрашивай, ей тут же дурно станет. Все волнует ее до крайности; вообще старайся ни о чем с ней не говорить, любой пустяк - и она сама не своя. Да гляди еще, как она в обморок, чтобы сосед какой сердобольный воды на нее ковш не вылил: просто пузырек держи наготове, хоть пустой, она при виде любого тотчас в себя приходит.
- Так, с этой познакомились. Поставим рядом: _нюхательная соль_.
- Ага! Графиня Керести. Вот дама примечательная: высоченная, широченная, мужеподобная, с бровями густыми, мохнатыми. Голосище, будто батальоном командует: "А? Что? Кого? Зачем?" Как пойдет этим своим басом перебивать, человек поделикатней совсем смешается; а захохочет - дом так и загудит. Все общество держит в руках, а уж рассердит кто ее, сам не рад. Юнцы эти наши желторотые дрожмя дрожат, едва завидят ее: застращала их, что твой профессор; по-латыни так и шпарит, уложения назубок все знает любого стрекулиста, самого дошлого, переспорит, а пьет!.. И табак курит бесподобно. Лошадьми не правит, правда, но кнут у кучера вырвать да по спине его съездить, если плохо везет, с нее станется. При всем том добрейшее создание, и благосклонность ее завоевать легче легкого: ручку ей поцелуй да "милой тетенькой" назови - и ничего можешь не опасаться; сама если не напортишь, полюбит и горой встанет за тебя, пусть-ка попробуют тень бросить на тебя, такой шум подымет в твою защиту, - кто куда разбегутся.
Фанни заглазно в эту матрону влюбилась. Хорошо все-таки немножко позлословить, а иначе как не напугаться дамы столь воинственной.
- О ней ничего приписывать не будем, ее и так просто узнать.
- Дальше ее милость госпожа Кертвейи идет. У нее одна слабость: сыночек любимый, годик этак двадцать один будет деточке. Мамаша души в нем не чает. Чувство, достойное уважения. Вот ты о нем и расспроси; Деже ее крошку зовут. Она с три короба о нем наговорит, но выслушаешь до конца достойнейшей в Венгрии женщиной будешь в ее глазах. Ну, а что Дежечке ее бездельник отъявленный, это ведь тебе знать не обязательно.
- Ох и лукавица ты, Флора!
- Порчу тебя, да?
- Нет, описываешь их хорошо. Мне бы твою наблюдательность! Но все равно мне так не научиться.
- Поживи сначала с мое.
Тут тоже, конечно, обе вдоволь посмеялись.
- Ну, бабуся дорогая, добрая моя старушка, с кем там нам еще надо познакомиться?
- Вот здесь графиня Сепкиешди. Тихая, бессловесная женщина, ни на что не обижается, - мужем она ко всему приучена; но и обрадовать ее не обрадуешь ничем; на лице у нее, во всем облике одна надежда, одно желание: умереть поскорей.
- Бедняжка!
- И ту еще муку доставляет ей нечаянно каждая миловидная женщина, что муж тут же, на ее глазах начинает ухаживать за ней. Когда-то слыла она красавицей, но за десять лет совсем состарилась от горя и забот.
- Ах, бедная, - вздохнула Фанни (есть, значит, и ей кого пожалеть).
- Могу еще супругу Джорджа Малнаи представить. Ее ты берегись. Непрерывно льстить будет, чтобы секрет какой-нибудь выведать, неосторожное слово подстеречь. Чистый Мефистофель в юбке. Всех своих приятельниц ненавидит, но встретит - сейчас обниматься, целоваться: подумаешь, любит без памяти. Открыто ссориться с ней - труд напрасный, назавтра же сделает вид, будто ничего и не произошло: в объятия кинется, расцелует, все восторги изольет. Самое лучшее - совсем ее не замечать. Поздоровайся холодно, неприступно, и все. За это она за спиной невежей, грубиянкой тебя обзовет, но это из ее поклепов - самый безобидный.
Фанни пожала благодарно руку Сент-Ирмаи. Сколько пришлось бы оступаться без нее! На скольких ошибках учиться! А может, мучаясь, так и не научиться ничему: людей наблюдать, разбираться в них она ведь не умела. Мало была приучена к самостоятельности.
- Есть еще, кого стоит упомянуть?
- Барышня Марион.
- В самом деле?
- Она такая, какой ты видела ее. Всегда одинаковая. Это не личина, а натура ее.
- А еще?
- Еще одна предательница и сплетница, наговаривающая на всех, которая ехидные наблюдения делает над сокровеннейшими слабостями людскими, но тебе ее бояться нечего, тебя она любит искренне и не предаст, не осудит, не обидит никогда. Она-то кто, угадаешь?
Тронутая, просиявшая, Фанни бросилась подруге на шею, обнимая ее и целуя. И долго они еще смеялись, труня над собой, что вот славно как позлословили, посплетничали обо всех.
20. ТОРЖЕСТВЕННЫЙ ДЕНЬ
Экипаж за экипажем въезжал в карпатфальвские ворота. Все виды и роды четвероколесных были в этот день во дворе многолюдного барского дома: там - желтая кругловерхая бричка на высоких щеголеватых рессорах, которую, словно в наказание себе, купил какой-нибудь "милостисдарь", тут большущий рыдван с жалюзи на застекленных дверцах, бог знает на скольких уж коней и ездоков, с двойными запятками и поручнями сзади, двойными, склоненными друг к дружке гербами по бокам и серебром повсюду вместо обычной меди. Это все самоходы графские да княжеские. А между ними, глядишь, и тарантасишка потрепанный затесался, тотчас облепленный воробьями, которые налетели на крошки коврижные да калашные, просыпанные за долгую дорогу; в нем протопоп приехал какой-нибудь со своей протопопицей. А вон совсем убогая таратайка, одно звание только что экипаж: короб простой на тележном ходу. Есть и дрожки чудные, аглицкие, способные в полное недоумение привести несведущего человека: два сиденья всего-навсего на колесиках. Одно для кучера, видать, другое для лакея, а барину-то самому где же поместиться?..
Виднелись в скопище этом и разукрашенные крестьянские повозки, запряженная каждая пятеркой лошадей в бубенцах и лентах; на этих пожаловали самородки в узорчатых кафтанах и тулупах. И вылезала огромнейшая арба с восьмеркой волов впереди, с шестеркой борзых позади, на которой заявился Мишка Хорхи с шестью цыганами, оглашавшими по дороге своей музыкой каждую деревню.
Гости, пройдя уже чрез химическую реакцию разделения дам и мужчин, не достигли, однако, того состояния равновесия, когда все перезнакомятся, и еще таращились друг на друга, как случайные встречные. Любопытно, что в людном обществе незнакомые обыкновенно смотрят друг на дружку враждебно; дам, разумеется, мы не имеем в виду. Насколько выгодней положение хозяйки: она всех уже знала со всеми их достоинствами и недостатками, сильными и слабыми сторонами и вела себя соответственно. Графа Сепкиешди с глубочайшим почтением встретила как выдающегося патриота, заверяя, что с давних пор восхищается им: великим оратором, высоких помыслов мужем. Граф чертыхнулся про себя: вот, еще на одну налетел, взирающую на него, как на монумент. Графу Гергею Эрдеи еще издали послала приветственную улыбку, за которую тот отблагодарил, одной рукой сняв шляпу, а другой - парик, что вызвало общий хохот. Шутник-то обрился наголо, чтоб волосы лучше росли, и пугал теперь слабонервных своей лысой головой. Пред губернатором графом Шарошди с супругой юная хозяйка склонилась в молчаливом поклоне, почтительность, каковая весьма по душе пришлась аристократу-патриоту: он не мог не признать, что и мещанка, коли в дворянское семейство попала, может быть на высоте. Тут же наказала она своим служанкам быть безотлучно при ее сиятельстве, все ее пожелания удовлетворяя, завоевав тем расположение и губернаторши, которая, правда, захватила с собой двух камеристок, но этого ей, понятно, недоставало. По прибытии же графини Керести Фанни с искренней радостью бросилась навстречу и, прежде чем та успела помешать, поцеловала руку, в результате чего воинственная матрона схватила ее сперва мощными своими дланями и, отстранив, вгляделась, сдвинув густые черные брови и словно насквозь желая пронизать взглядом, а после привлекла к себе и, похлопывая по спине, прогудела своим глубоким виолончельным басом: "Сойдемся, дорогуша, сойдемся".