На полу валялись в беспорядке надушенные любовные послания, разорванные страницы стихов, нот и тому подобные эфемерности, по стенам развешаны были подобранные хозяином по своему вкусу картины, каковые, без сомнения, устыдились бы, обладай они способностью себя видеть. На столе - подлинная, из Геркуланума, бронзовая чаша, полная визитных карточек, - сплошь все знаменитостей обоего пола.
Вышитые нежными дамскими ручками гобелены, которые изображают сцены охоты, собачьи и конские морды, наводят на подозрение, что за ними потайные дверки. На окнах - двойные шторы.
В передней от нечего делать ковыряет в ушах грум-арапчонок, которому наказано до двенадцати "утра" не впускать никаких визитеров-мужчин. Тем самым молчаливо присовокупляется дерзостное позволение дам, наоборот, допускать.
На сей раз, однако, после очень настойчивых звонков Юсуф, всем запретам вопреки, впускает-таки мужчину, и Кечкереи слышно, как негритенок, бурно радуясь, говорит даже что-то вошедшему на кафрском своем наречии.
- Кто там? Юсуф! - возопил Кечкереи столь пронзительно, что обезьяна в испуге заверещала у него за спиной.
Вместо ответа сам пришелец ввалился в комнату. "Ну и нахалы эти так называемые закадычные друзья", - успел пробормотать сквозь зубы г-н Кечкереи, вперяя в него взор и с удовлетворением отмечая, как тот отшатнулся при виде дезабилье столь необычного. Но в следующее мгновенье весело воскликнул, протягивая гостю длинную сухощавую руку:
- Абеллино! Ты? Какими судьбами? А мы думали, ты уже натурализовался там, в своей Индии. Иди присаживайся. Ну что, привез пастилок тех пресловутых, о которых в письмах своих гениальных распространялся?
- Фу, чтоб тебя с обезьяной с твоей, - выбранился приезжий. - До того похожи, не сразу различишь, шут ее дери!
- Ах, вот, значит, какая в Египте учтивость в моде сейчас? Ну что ж, комплимент обязывает, даже оранга. Жоко, докажи, что ты воспитан, принеси гостю трубку.
Жоко так и сделал, притащил трубку, но пребольно ударил ею Абеллино по ноге, - хоть бы не приносил совсем.
- Самум его задуши, сородича твоего вшивого! Теперь буду знать, палку следующий раз захвачу. В Индии мне приходилось с обезьянами сталкиваться, но там хоть с пистолетом ходишь, раз - и пристрелил мерзкую тварь.
- Ах, полно, друг мой. От обезьян род людской произошел. Человек первоначально был обезьяной, утверждаю я. А предкам полагается надлежащее почтенье оказывать.
Такой Кечкереи человек: любую грубость снесет, но подобной же и ответит.
- Входи, однако, садись поближе да устраивайся. Юсуф, трубку гостю! Наргиле, к сожалению, не могу предложить.
Абеллино скинул широкий плащ, обмотанный вокруг плеч, и сел напротив Кечкереи, чтобы оттуда бомбардировать обезьяну скатанными бумажками.
- Итак, с чем пожаловал опять в нашу державу, любезный герой и трубадур? Опять интриги любовные, громкие дуэльные дела? Пари держу, что весталку успел похитить индийскую из Будхура откуда-нибудь.
- Ответь сначала; о прошлом моем деле говорят еще?
- Слишком ты о себе возомнил, друг любезный, - ответствовал г-н Кечкереи с достоинством. - Что же ты хочешь, чтобы целый год только и толковали о твоей паршивой дуэли? Других забот не было! О самом существовании твоем позабыли уже. Ты убил Фенимора, а у него есть младший брат, благодаря тебе ему майоратное имение досталось. На днях спрашиваю, чего он с процессом медлит против тебя? "Дурак я разве, говорит, благодетеля своего преследовать". Ты у меня можешь его увидеть нынче вечером, он поприятней братца своего; очень обрадуется тебе.
- Стало быть, мне повезло. Что ж, поговорим о другом. Так, значит, Пешт становится центром светской жизни, судя по тому, что у тебя здесь квартира. И что же вы поделываете тут?
- Цивилизацию насаждаем. Поскучнее, конечно, чем сезон в Париже, но несколько венгерских магнатов вбили себе в голову, что в Пеште будут жить, вот ради них и всех прочих и пришлось осесть в симпатичном этом городе, где туманы не хуже лондонских, - достаточные, чтобы глаза застилать.
- Все это прекрасно. Но о Карпати не слышал чего?
- Да за кого ты меня принимаешь? - вопросил Кечкереи драматичным горловым голосом, пыжась, как лягушка. - Что я, соглядатай, который тайны семейные выведывает и выдает? Хорошенькое у тебя мнение обо мне!
Абеллино, скатывая визитные карточки в шарики, спокойно пошвыривал ими в голову Жоко. Он-то знал повадки Кечкереи, который, с величайшим возмущением отклоняя разные неблаговидные расспросы и поручения, тем не менее всегда все пронюхивал и передавал.
- Мне-то что до этих Карпати? Пускай делают, что хотят. И свет пусть болтает сколько влезет: что графинюшка любовников меняет чуть не каждый день - нынче граф Эрдеи у нее, завтра Мишка Киш; что старый Янчи сам их в дом зазывает и рад-радехонек, коли женушке угодил; что он ее с Мишкой то и дело одну по соседним деревням в гости отпускает и тому подобное, только мне-то что? Волнует меня все это, как вон обезьяньи сны.
Абеллино весь обратился в слух, оставив визитные карточки в покое.
Но Кечкереи сделал вид, будто вовсе не для него все это говорит, и кликнул арапчонка:
- Бре бре! Кхизметкиар!
Грум тотчас прибежал.
- Не буюрсюнюз чультамюм? (Что прикажешь, господин?)
- Эсбаплерими! Чизмелерими! (Одеться! Обуться!)
Арапчонок умчался и вернулся с большими желтыми сапогами.
- Кхаир чизмелерими, осел. Туфли домашние подай! Да, трудно из скотины сделать человека.
Абеллино же, улучив момент, с удовольствием стеганул плетью маленького грума по вывернутым наружу икрам; ему вообще особое наслаждение доставляло убеждаться в своем превосходстве над разными попадавшимися под руку предметами. Так и теперь: пепел растер по полу - и рад; ножнички подвернулись - крутил, вертел, покуда не разломал.
А Кечкереи оделся тем временем - так он, по крайней мере, полагал.
- Ну-с, приятель, - сказал он, покровительственно беря Абеллино под руку и прохаживаясь с ним по просторной комнате, - вот, значит, и вернулся ты из индий своих. Теперь, без сомненья, здесь останешься, в нашем кругу, так что и вечера мои почтишь своим присутствием.
- Спасибо за приглашенье, но я уже не настолько богат. Гриффар отказал мне в кредите, и я скопидомничаю, как самый последний филистер.
- Жаль, жаль, это не для тебя совсем. Тем резонней бы с дядюшкой помириться.
- Нет уж, попрошайничать я не буду, - по мне, так лучше бандитом стать.
- Тоже неплохо. То есть шутка не плоха, но не ремесло. Словом, сидишь на мели.
- Вот именно.
- Влюблен еще в дядюшкину-то жену?
- Нет, больше нет, но другой бы кто не влюбился, вот чего я боюсь.
- Ну, это едва ли.
- Что значит "едва ли"?
- Старика будто подменили. Помолодел лет на двадцать, просто не узнать; образ жизни ведет правильный, - доктора, видно, толковые у него. Вдобавок все Карпати до глубокой старости женщинам нравятся, это в роду у вас. Намедни в Солноке столкнулся я с твоей свойственницей: она куда счастливей, куда довольней показалась мне сейчас.
- Гром и молния! - вскричал в ярости Абеллино, выдергивая руку у Кечкереи и бросаясь с ожесточением в кресло. - А кто причиной, что она счастлива, что довольна? Муж? Быть того не может, не способен он на это; чепуха все, притворство одно!
- Что ж, возможно, друг мой; может быть, и чепуха, может, и притворство, - отвечал Кечкереи, закладывая хладнокровно руки меж колен и раскачиваясь на американском кресле наподобие санок, именуемом ныне качалкой.
- Если б только доказать, что эта женщина влюблена, - раскрыть перед всеми воочию, со скандальной очевидностью, что она в предосудительной связи с кем-нибудь...