Изучив опасность для души, [думаю], нужно отложить в сторону все размышления о теле. Нужно подумать о том, что если человек однажды утратит то, что связано с вечностью и со спасением, больше оц этого не обретет; и даже если он владел все на свете, какая от этого будет польза, если он потеряет душу? Телесное жб бренно, и от этого Господь своих верующих чудесным образом обычно спасает. Это тоже следует добавить, даже если не принимать во внимание спасение будущих поколений. Но даже если речь шла бы о части нынешних [людей], может быть, по нашей вине на них будут гневаться. Есть опасение, что они скажут о нас: «Будь проклят тот, кто хоть одного из ничтожных подверг гневу [господню]». Сами-то мы на какой мир надеемся для самих себя, если наша совесть неспокойна? Мы даже не можем рассчитывать на внешний покой для себя, потому что пребывание чужой нации над нами, как показывает опыт, нацелено на то, чтобы лишить нас как внутренней, так и внешней свободы. Чтобы [утверждать], что они стремятся отнять духовную свободу, есть следующие основания: с тех пор, как [немецкие войска] уже в течение трех или четырех лет введены [в страну], повсеместно в нашей стране идут преследования. Примеры того, что они трудятся над уничтожением внешней свободы, являют чехи, которые утратили не только духовную, но и телесную свободу.
Если мы уйдем, не завершив дела, то нас обвинят в том, что наши вожди за обрушившиеся на них беды и притеснения могут быть обязаны нашему упрямству. Но ни нас, ни наших вождей нельзя в этом обвинить, потому что мы связаны инструкциями, от которых мы ни в коем случае не имеем права отступить. Наших вождей также [нельзя обвинить], ибо они свои инструкции базируют на дипломах и свободах королевства. Более того, если бы мы отказались от духовной свободы, мы тут же сами дали бы повод для бед и притеснений. Потому что если кто не может выстоять в каком-то деле, то найдет повод не удержаться и в других. Храбрец тот, кто обвиняет нас в опасности, которая может воспоследовать. Но это было бы стерпеть легче, нежели если бы нас навеки прокляли за духовную свободу. 2. Поскольку это дело — Господне, его и следует предоставить Господу. 3. Было бы более благоразумно из-за угрозы, которой подвергается духовная свобода, телесную свободу подчинить ей. Кроме того, пусть мне кто-нибудь укажет способ, с помощью которого можно сохранить как дипломы, так и внешнюю и внутреннюю свободу, или пусть он сам выберет себе из названного.
Часть II
Служба, карьера, путь наверх
Глава I
Путь наверх: судьба венгерского дворянина в XVI в.
В XVII в. родовое имя Тёкёли пользовалось в Венгрии известностью и имело большой общественный вес: крупнейшие землевладельцы, обладатели огромного состояния, аристократы из первой десятки венгерской знати, графы, наследственные ишпаны. Самую громкую славу (или позор, по мнению многих современников) семье принес Имре, который в 70-е гг. XVII в. возглавил антигабсбургское восстание, провозгласил себя князем Венгрии и на короткое время занял трансильванский престол. Дипломатическая переписка и другие документы той эпохи, сохранившиеся в венских и будапештских архивах, пестрят упоминаниями об этом человеке.
Чтобы в то время подняться на подобные высоты, уверенно чувствовать себя там и быть признанным среди первых, нужна по крайней мере хорошая родословная. Между тем аристократический род Тёкёли не был ни древним, ни благородным по происхождению. К тому времени, когда Имре Тёкёли занимал помыслы венгров и нервировал венский двор, его род мог отмечать лишь столетие получения дворянства. Ведь еще прадед Имре — Шебештьен Тёкёли, — основатель рода — перегонял скотину из Дебрецена в Вену. Но уже он,’ Шебештьен Тёкёли, кого жители купленных им местечек презрительно называли маклаком и барышником, смог подняться на вершину величия. В 1606 г., за год до своей смерти, уже будучи бароном, он поставил свою подпись под условиями судьбоносного для венгров Венского мира, подытожившего первый этап антигабсбургских выступлений в Венгрии.
Кем же был этот Шебештьен Тёкёли? Каким образом он смог так быстро выдвинуться в первый ряд феодальной элиты? Следует ли рассматривать его случай как исключительный? Или подобная судьба выпадала многим его современникам?