Матрос надел наушники и услышал свистящие щелчки — словно камушком по первому ледку на пруду. «Дзеньс-с-ще-ще-ще-ще…» Это тоже язык моря. В переводе на наш — «рядом движется подводная лодка». Для матроса — это язык родной.
Старые гидроакустики рассказывают, что иногда им доводится слышать голоса погибших кораблей. Море сберегло их и записало как на магнитную ленту. Века, словно волны, прокатились над этими кораблями, плещут времена нынешние и накатываются грядущие, а голоса звучат и будут звучать сквозь толщу лет. Голоса матросов с галер Петра I, с бригов Нахимова, с миноносцев Цусимы — слабые далекие голоса. И ближе, отчетливее могучее «Прощайте, товарищи, с богом! Ура!» с объятого пламенем «Варяга», «Да здравствует Родина!» — с расколотого взрывом «Стремительного»…
Сколько легенд записало море! И сколько геройских былей таит в себе глубина!
А сверху — волны и волны, и не видно, что там внизу, если б не карта, большая штурманская карта, которая делает прозрачными все моря, все океаны. Вот на траверзе маяка — якорек. Здесь погиб корабль. В кубрике, возможно, гуляют рыбы. А скорее всего, как серым сугробом, занесло илом надстройки по самые мачты. Вечным сном уснули матросы, им больше не будет побудки. Но, не истлев, висит на гафеле клочок флага, который ни на дюйм не был спущен перед врагом. Безмолвие темных глубин…
Вот еще якорек на карте: «широта…», «долгота…». Сколько здесь якорьков? Если бы можно было разом поднять, оживить корабли! Какая великая эскадра героев подняла бы флаги и вымпела! На всех четырех флотах, на всех четырех морях!
— На флаг, смирно!
В эскадре кораблей-героев я сразу опознал бы корабль, который стал мне родным. «Стремительный», отважный катерок, ставший вровень со славой легендарного крейсера! Я вижу, как капитан 3 ранга Гренин подходит к матросу и отдает ему честь: «Здравствуйте, дядя Петя!» Узнал бы в морском офицере матрос пацаненка?
Узнал бы… Даже больше того — в нашем эскаэре он угадал бы черты «Стремительного».
Но… Снова волны, как страницы, закрывают одна другую. И «Стремительный» — синим якорьком на штурманской карте. И по старым фарватерам идут новые корабли. Только в наушниках: «дзеньс-ще-ще-ще… Цвирь-цвирь». То ли камушек по первому ледку, то ли птицы в черемуховых кустах по-над речкой…
А на самом деле говорят корабли. Стройный крейсер, распенив форштевнем усы, щеголеватому, задиристо поднявшему нос эсминцу. Эсминец — сутуловатому работяге-тральщику. Тральщик — бойкому эскаэру. «Цвирь-цвирь» — «Не дремать, глядеть в оба».
И вдруг ни на что не похожие звуки ударяют в наушники. Таинственно шуршащие шаги. Подлодка! Не простая — атомная. Скользнула дирижаблем, пробубнила: «Счастливо оставаться, иду в автономку».
Я ни разу не видел атомной подводной лодки. Но знаю — она где-то рядом, может быть, вон там, где взбугрился на секунду-две ершистым гребнем тяжелый вал. Все корабли — над водой и под водой — как бы связаны невидимыми швартовами, все как бы просвечены невидимыми лучами, которые сквозь толщу моря, сквозь броню позволяют видеть каждый отсек, каждого моряка. Но это «зрение» дано только моряку.
И потому далеко внизу, как бы в опрокинутом глубоком-глубоком небе, я вижу подводную лодку, уменьшенную в размерах до маленькой невиданной рыбки, и совсем крошечного матроса — брата моего друга Валерия. Может быть, в эту минуту, свободный от вахты, он читает книжку Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой».
Почему-то именно сейчас вспомнились мне давно забытые — не учил же я их специально — строки, заключающие знаменитую книгу:
«Вопрос — поверят ли мне люди? В конце концов это неважно. Я твердо могу сказать одно, что теперь имею право говорить о тех морских глубинах, где менее чем в девять месяцев я проплыл двадцать тысяч лье и совершил кругосветное путешествие, которое открыло мне такое множество чудес — в Индийском и Тихом океане, в Красном и Средиземном море, в Атлантике и в южных и в северных морях! Однако что же сталось с «Наутилусом»? Устоял ли он против могучих объятий Мальстрима? Продолжает ли он плавать в глубинах океана?.. Надеюсь. Надеюсь и на то, что его могучее сооружение победило море даже в самой страшной его бездне и «Наутилус» уцелел там, где погибало столько кораблей. Если это так, и если капитан Немо все еще живет в просторе океана, как в своем избранном отечестве, пусть ненависть утихнет в этом ожесточенном сердце!»
Книжке Жюля Верна — сто лет. А нам — по двадцать. И разве это не фантастика — над ледяными полями Северного полюса, где некогда, созданный воображением писателя, в задумчивости, со скрещенными на груди руками стоял капитан Немо, раздались тугие и звонкие удары о волейбольный мяч! Сколько их, капитанов Немо, в беретах с алыми звездочками, вышло на древний, нехоженый лед. Может быть, там удастся побывать и брату Валерия? А может быть, и мне?