Парадность палладианского палаццо сочеталась в Райке с уютом русской усадьбы. Нетрудно представить себе в овальном аванзале скромно-изящные кресла стиля Louis XVI с горошинками и лентами, наборные столики marqueterie* (* маркетри (инкрустация. — франц.), один из видов английской мебели XVIII века.) и клавикорды светлого дерева. Такое убранство подсказывают орнаментальные гирлянды роз, членящие стены, [легкие] лепные и живописные узоры потолка.
Соответствуя лестнице и кабинету противоположного крыла, расположены далее — гостиная в два окна и совсем маленький будуар. В гостиной dessus de porte** (** десюдепорт ( над дверью. — франц.), панно (картина или барельеф), расположенное над дверью.) образуют две фрески — на них фантастические изображения Нестора и Пимена летописцев, верно, снова отзвуки феодальных настроений, рассматривавших Раёк как фамильный замок-дворец. В будуаре, с дверью, выводящей на крышу колоннады, сохранился от былого убранства комод marqueterie с мраморной доской. И одно его присутствие подсказывает характер не сохранившейся здесь мебели. Последняя комната бельэтажа — парадная спальня, занимающая угол дома, выходящий в парк. Комнату разделяют по традиции две колонны фальшивого мрамора с золочеными коринфскими капителями. Конечно, стояла когда-то между ними кровать под пышным балдахином.
В октогональных флигелях — маленькие комнатки для дворни, учителей, домочадцев — в них, верно, давно уже нет остатков бытовой старины.
Ф.И. Глебов не дожил до окончательной отделки усадьбы. Его вдова прожила еще много лет — но уже не ездила в Раёк, проживая преимущественно в своей подмосковной, селе Покровском. Наследники продали Раёк, продали его с фамильными вещами и портретами. Не хватало денег на поддержание дворца у последующих владельцев. Кое-как продержалось все до войны при Дубасовых. А потом неизвестно куда девалась обстановка, оголились внезапно комнаты, и вскоре заполнили пустые места однообразные шеренги кроватей — в Райке открылся дом отдыха товарищей пролетарской мануфактуры.
И здесь снова, как во многих других местах, не могут никак ужиться новый быт с тенями и призраками прошлого. Лунный свет чертит квадраты на стенах, проявляя то изящный орнамент, то капитель пилястры, то группу нежно прильнувших Амура и Психеи; все это кажется таким фантастическим с санаторной койки, в трепещущем серебристом луче. В незавешанные окна видны колонны, и в затуманенном сознании причудливо сплетаются Палладио, Помпея, Пиранези, русские усадебные липы, портреты XVIII века, тени, хороводы, охотничьи собаки — многообразные впечатления дня, показавшегося таким долгим и наполненным...
Монография о творчестве Львова написана цепью строений его в Новоторжском уезде, но все ли подобраны развеянные временем листки — кто знает?
На пути от Рыбинска к Угличу — город Мышкин. Самое название его — такой же пережиток, такой же анахронизм, как и иные, некогда славные, но уже давно забытые боярские фамилии. Так и кажется, что в городе Мышкине должны доживать свой век какие-нибудь захудалые Мышецкие князья, вроде тех, что в повестях Пильняка[60], рисуется и воображаемый герб городка — мышь на золотом поле.
Первое, что видно — это двухэтажное каменное здание, окруженное каменной же стеной. Острог. И только дальше — геометрически распланированные улицы, поросшие травой, вытоптанные посередине скотом, улицы с одноэтажными деревянными домиками. Избы с крылечками, окна со ставнями, на подоконниках герань, кактусы и подвешенная в горшках “еврейская борода”.
Как всегда, в центре городка собор — каменный, классический, с колоннами, с высокой подле него колокольней. Строило собор, конечно, мышкинское купечество. В соседстве с ним как раз базарная площадь. Ее украшает несколько каменных купеческих, возможно, когда-то дворянских домов с колоннами. Дома двухэтажные, с мезонинами, все в том же, столь распространенном когда-то классическом стиле. Они несколько перегружены лепниной — розетками, густыми орнаментальными фризами, “сухариками”. В этом стремлении к украшенности заключается какое-то милое и наивное провинциальное своеобразие. В высокие окна бельэтажей видны еще сохранившиеся здесь росписи и плафоны, где-то тоже чуть-чуть перегруженными кажутся ампирные узоры.
60
Прежде всего в нашумевшей повести Б.А.Пильняка “Красное дерево (1929), которая вместе с “Повестью непогашенной луны”, стоила в 1937 году ему жизни.