Затем моя мысль опять возвращается к магнитогорцу-один Сулимову. Он был оклеветан и надолго вырван из любимого города. Но ни заключение, ни ссылка не обескрылили его. Он вспоминается мне по возвращении в родной город. Мы сидим в маленькой комнатке. Он смотрит за реку Урал, покрытую вечерним серебром ряби, смотрит на длинное пламя, выхлестывающее из коксовой печи, на черные глыбы домен, на мартены, курящиеся мутными дымами, и проникновенно произносит горьковский афоризм:
— Человек горит, мещанин тлеет.
Центр города, куда мы повернули с улицы космонавта Гагарина, отличался от той части, по которой только что проехали. Дома здесь были выше и легче. Стеклянные поверхности, отбрасывающие цветной свет, делали эти дома похожими на хрустальные дворцы.
Миновав шароподобное здание планетария, — из его глубины доносились звуки «Звездной симфонии», а вокруг стояли возле телескопов любители-астрономы, — мы через минуту очутились у картинной галереи. Промелькнула на ее стене мерцающая красками картина Федора Разина «Изумрудная планета»: в прозрачно-зеленом озере, окруженном ярко-зелеными горами, кипит слепящее отражение зеленого солнца.
После мы покатили по бульвару уральских поэтов. Тут высились дома, крытые глазурными изразцами, с узорными остовами эркеров, отлитых из черного чугуна. Антон положил руку на мое плечо, с волнением прочел:
Башня Влюбленных стояла посреди парка Коммунистов. Ажурная, призматической формы, с читальнями, танцевальными залами и кафе на этажах, она была обвита спиралью лестницы. Мы не пошли по лестнице — рассвет уже занимался, а сели на лифт и сразу поднялись на самый верх.
Малиновое светило высовывало из-за горы Магнитной ершащийся белыми лучами гребень. Темно-лилов, бездымен лежал внизу в накрапах электричества завод. Над домнами всплескивалось розоватое марево: шла выдача чугуна. На месте бараков тринадцатого участка блестела листвой тополевая роща. Среди рощи виднелась похожая на глубинный водолазный костюм красная экспериментальная установка прямого восстановления железа.
Она не работала, но сохранялась, как памятник ее создателям: эта установка была родоначальницей циклопических сталеплавильных печей, построенных на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке.
Вечером жена и я провожали Антона. Когда хор девушек пел гимн космонавтов, Антон входил в кабину высоченного, казавшегося остро заточенным корабля. По традиции, из диспетчерской космодрома родственникам дозволялось взглянуть на улетающих и сказать им несколько слов.
Сначала в голубизне экрана возник главный пилот, потом женщина-врач, а после Антон. Смеясь, он пообещал матери привезти невестку-марсианку, а меня шутливо спросил, сияя добрыми глазами:
— Ну как, отец, есть люди?
— Есть! — крикнул я. — Давно, и великое множество!