— Возможно, — кивнула Энграсия. — Она даже может быть случайной знакомой, просто оказавшейся рядом в данный момент.
— Чёрт, чёрт, чёрт! — пробормотала Барбара. А когда Энграсия посмотрела на неё растерянно, словно совершила какую-то ошибку, Барбара поспешила сказать: — Ох, извини. Это не к тебе относится. Просто сорвалось.
— Я вижу, для тебя это важно. Могу я ещё чем-то помочь? — спросила Энграсия.
Барбара немножко подумала. Да, кое-что ещё было… Она мысленно прикинула разницу во времени и сказала:
— Позволь, я позвоню в одно место. Там не говорят по-английски, так что если ты сумеешь объясниться с тем, кто ответит…
Она вкратце объяснила Энграсии, что звонить они будут в дом мэра Санта-Марии-и-так-далее. Учитывая разницу во времени, там должно быть позднее утро. И Энграсии следует постараться узнать что-нибудь об Алатее Васкес дель Торрес, если кто-нибудь вообще возьмёт трубку.
— Это женщина с фотографии? — спросила Энграсия, кивнув на статью о Рауле Монтенегро.
— Очень может быть, — ответила Барбара.
Она набрала номер и, когда в трубке раздались гудки, протянула телефон испанке. Далее начался стремительный разговор на испанском, и Барбара только и могла уловить, что имя Алатеи. И ещё она слышала доносившийся из трубки женский голос. Голос звучал высоко, взволнованно, и по напряжённому лицу Энграсии Барбара поняла, что звонок в далёкий город произвёл немалый переполох.
Потом в диалоге наступила пауза, и Энграсия, посмотрев на Барбару, сказала:
— Это была какая-то кузина, Елена-Мария.
— Мы что, не туда попали?
— Нет-нет. Она гостит в этом доме. Доминга — это жена мэра, да? — её тётя. Она пошла позвать её. И очень разволновалась, услышав имя Алатеи.
— Напали на жилу, — пробормотала Барбара.
— Извини?..
— А… просто выражение такое. Похоже, мы на что-то наткнулись.
Энграсия улыбнулась.
— Напали на жилу? Мне нравится.
И тут же выражение её лица изменилось, потому что в трубке снова зазвучал голос, донёсшийся до Лондона из Аргентины. Голос другой женщины. Опять начался стремительный обмен испанскими фразами. Барбара слышала неоднократное повторение «comprendos» и ещё чаще «sis». Несколько раз было произнесено «sabes?» и «no sabos», а потом снова и снова повторялось «gracias».
Когда разговор закончился, Барбара спросила:
— Ну и?.. Что мы имеем?
— Сообщение для Алатеи, — ответила Энграсия. — Эта женщина, Доминга, просит передать Алатее, что та должна вернуться домой. Просит передать, что её отец поймёт. И мальчики тоже поймут. Она сказала, что Карлос постоянно заставляет всех молиться за неё и что они будут молиться за её благополучное возвращение.
— А она случайно не упомянула, кем им приходится Алатея?
— Похоже, родственница.
— Но кто именно? Сестра, которой нет на старом снимке? Может, она родилась после того, как семью фотографировали? Или жена одного из сыновей? Или двоюродная сестра? Племянница? Кто?
— Она этого не говорила… во всяком случае, прямо. Но сказала, что девушка сбежала из дома, когда ей было пятнадцать. Они думали, что она уехала в Буэнос-Айрес, и они ищут её уже много лет. Особенно усердно ищет Елена-Мария. Доминга сказала, что сердце Елены-Марии разбито и что об этом тоже следует сказать Алатее.
— Что она говорила насчёт того, когда именно девушка сбежала?
— Алатея? Тринадцать лет назад.
— И очутилась в Камбрии, — проворчала Барбара. — Но как её туда занесло и как, чёрт побери…
Вообще-то она говорила сама с собой, но Энграсия ответила, взяв одну из распечаток статей. Ту, где была фотография Рауля Монтенегро.
— Может быть, ей помог вот этот человек? Если у него достаточно денег для того, чтобы оплатить строительство зала симфонической музыки, то он более чем мог купить билет до Лондона для красивой женщины, так? Или билет в любое другое место. В любое, куда ей захотелось бы отправиться.
Камбрия, озеро Уиндермир
Далее последовала живая картина, застывшая секунд на тридцать или около того, хотя казалось, что это было невероятно долго. Миньон переводила взгляд с одного участника сцены на другого, и её лицо победоносно пылало, и видно было, что этого триумфа она ожидала долгие годы. Манетт ощутила себя чем-то вроде актёра. Наступил главный момент драмы, кульминация, и далее всё должно было идти к катарсису, как в классической греческой трагедии.
Первой пришла в движение Валери. Она встала и в своей наилучшей манере, так хорошо известной Манетт, произнесла:
— Прошу меня извинить.
И повернулась, чтобы уйти из холла.
Миньон с язвительным смешком бросила ей в спину:
— Ты разве не хочешь узнать больше, мама? Ты не можешь уйти прямо сейчас. Неужели тебе не интересно остальное?
Валери на секунду заколебалась, потом обернулась и посмотрела на Миньон.
— Ты и без того неплохо постаралась, — сказала она и ушла.
Инспектор отправился следом за ней. Манетт подумала, что на последние события пролился совершенно новый свет, и теперь он наверняка должен будет пересмотреть свои выводы относительно смерти Яна, каковы бы эти выводы ни оказались. Она и сама уже размышляла об этом, потому что, если Ян знал о внебрачном ребёнке их отца… если он представлял собой какую-то угрозу в связи с этим… если ему пришлось делать выбор между обнаружением правды и продолжением лжи… Манетт поняла, каким образом жизнь её двоюродного брата оказалась под угрозой, и не сомневалась в том, что детектив тоже отлично это понял.
Ей не хотелось верить в то, что сказала Миньон о той девочке, Бьянке, но по выражению лица Бернарда было ясно, что Миньон говорила чистую правду. Манетт просто не знала, как теперь быть, не могла разобраться в собственных чувствах. Зато видела чувства Миньон: та была счастлива открыть ещё один повод к обвинению отца, который, по её убеждению, не обращал на неё должного внимания.
Миньон радостно произнесла:
— Ох, папочка! Ну, теперь мы в одной лодке, а? Думаю, это тебя немножко утешит. Ты обречён, зато будешь беспрепятственно видеться с любимым ребёнком — а ведь это могла быть я, так? — и этот ребёнок тоже осуждён! Прямо как король Лир и Корделия. Вот только… Кто же у нас в роли шута?
Лицо Бернарда было кислым, как овсянка в исправительной тюрьме. Он сказал:
— Думаю, ты здорово ошибаешься, Миньон, хотя твоя змеиная натура готова на всё ради денег.
Миньон восприняла это совершенно спокойно.
— Полагаешь, супружеское прощение действительно тебе обеспечено?
— Не думаю, что тебе хоть что-то известно о браке или о прощении, — сказал Бернард.
При этих словах Манетт посмотрела на Фредди. Он наблюдал за ней, его тёмные глаза были предельно внимательны. Манетт поняла, что он тревожится за неё, не зная, как она переживёт крушение своей семьи. Ведь прямо у неё на глазах весь привычный ей мир словно взорвался. Манетт хотелось сказать бывшему мужу, что она справится, но она знала, что ей не совладать с этим в одиночку.
Миньон снова заговорила с отцом:
— Ты что же, действительно думал, что сможешь вечно скрывать ото всех Бьянку? Бог мой, до чего же ты самоуверен! Скажи-ка, папочка, а как поступит сама Бьянка, когда узнает правду о своём отце и о его второй семье? О его законной семье! Но ты ведь никогда не заглядывал так далеко в будущее, правда? Пока Вивьен соглашалась играть по твоим правилам, ты и не задумывался о том, что она на самом деле собой представляет.
Бернард наконец ответил:
— Вивьен возвращается домой, в Новую Зеландию. Так что разговор на эту тему закончен.
— Я сама решу, когда он закончится, — огрызнулась Миньон. — Я, а не ты. Она ведь моложе нас, эта твоя Вивьен. Она даже моложе Ника.
Бернард пошёл ко входной двери, мимо Миньон. Она попыталась схватить его за руку, но Бернард просто отмахнулся. Манетт ждала, что сестра воспользуется этим его жестом для того, чтобы свалиться с дивана и закричать, что она стала жертвой насилия, но Миньон всего лишь продолжила говорить: