Безумная радость охватила молодого человека… Он — Миша Зарубин — георгиевский кавалер! Признанный всеми и отличённый герой! О Господи! Если бы ему суждено было вынести не неделю, а целые годы плена и скитаний, какие он вынес только что, он бы безропотно покорился им, лишь бы достичь этой высокой чести!
Да полно! Не сон ли это? Может быть, сон только, а проснувшись, он снова увидит над собой искажённое лицо Гассана и занесённый над ним чеченский кинжал…
И Миша инстинктивно схватился за грудь дрожащими руками…
Нет, не сон! У самого сердца висит он, дорогой, желанный беленький крестик! И по лицу Полянова, преобразившемуся снова из официального начальнического лица в дружеское, умилённое и родное, видно, что не сон это, а правда.
— Молодец! Заслужил! Я видел, как дрался при штурме! Не мог не донести по начальству. Поздравляю! — отрывисто говорит добряк-комендант, незаметно смахивая непрошеную слезу с ресницы, и горячо, по-братски обнимает рыдающего от счастья Мишу. Потом, быстро нахмурившись, точно вспомнив что-то, добавляет прежним строго официальным тоном:
— А за самовольную вылазку и ослушание начальства я подвергаю вас, господин подпоручик, трёхдневному аресту на крепостной гауптвахте…
Глава 19
Отверженный. К Иссе!
а кровле одной из саклей небольшого горного аула Карата среди груды подушек, бурок и одеял, на нескольких циновках, сложенных одна на другую, лежит больной.
Тихий душистый вечер ласково веет над ним… Золотые лучи солнца, уже готовые угаснуть, освещают исхудалое лицо больного… Один из них проник в чёрные, слипшиеся от пота кудри и серебрит их, играя ими… Нежный, едва уловимый горный ветерок дохнул в лицо больного, скользнув по его исхудалым щекам и резко выдавшимся скулам.
Солнце заходило… На верхушку мечети вышел мулла и прокричал свой обычный призыв к вечернему намазу.
Больной тяжело вздохнул и открыл глаза. О, какие это были глаза! Целое море страданий, безысходных и мучительных, как смерть, таилось в них!..
По этим глазам только и можно было узнать прежнего Джемалэддина, — так сильно изменили его горе и болезнь.
Около года тому назад он ещё не терял смутной надежды, что отец уступит его советам и помирится с русским царём.
Но в тот памятный день, когда он освободил Мишу из когтей Гассана, у него была продолжительная и тяжёлая беседа с отцом.
Роковая беседа!
О, он никогда её не забудет! Никогда!
Шамиль, узнав о спасении и бегстве пленного, стал упрекать Джемала за его приверженность к русским и за измену родине.
— Нет! Нет! Я не изменник, отец! — вскричал он тогда. — Я люблю и тебя, и мой жалкий, дикий народ… Но я не могу, отец, оставаться слепым, как все вы, чтобы не понять, как необходимо нам пустить в наши горы русских… Они откроют нам путь к просвещению, научат нас цивилизации, сделают из нас культурный народ… Гляди, отец, ты устроил литейные заводы; но твои пушки разлетаются в щепки от их ядер, в то время как их орудия несут нам гибель и смерть… А твоё войско?.. Твой низам, эти конные и пешие воины, разбегающиеся в минуту опасности и не слушающие начальства?.. Разве можно воевать при таких условиях!.. Полно, отец! Помирись с русскими… Вышли белый флаг русскому царю, благо уполномоченный являлся с переговорами из Бурунтая от князя[109]. Помирись с белым падишахом, отец, пока есть время и не вся ещё Чечня отложилась от тебя. Ведь русский царь ничего от горцев не требует: ни перемены их веры, ни их аулов и саклей, желает только, чтобы они признали власть России над собою и вели мирную, спокойную жизнь…
Молча выслушал Шамиль эту пылкую речь Джемалэддина.
Грозно сдвинулись его седые брови. Судорога прошла по лицу. Что-то странное, непоколебимое и жестокое отразилось в нём, когда он спросил сына, усмехаясь недоброй усмешкой:
— Слушай, ты, тёмный ворон, накликающий беду, сколько тысяч туманов[110] получил ты от белого падишаха за предательство старого Шамиля?
Джемалэддин весь вздрогнул от оскорбления. Потом, с трудом удерживаясь от резкого ответа, он сказал:
— Отец! Я не изменник и не предатель, повторяю тебе, я желаю блага тебе и нашему народу. Если ты не примиришься с русскими, тебя ждёт гибель… Пойми, отец! Вся Чечня, весь Дагестан уже кишат изменой. Наш народ чувствует силу и правду на стороне русских и идёт к ним.
— Ты христианин? — сурово нахмурив чело, спросил сына Шамиль.