Я говорю все это очень осторожно, потому что знаю, как были разочарованы фанаты, но, честно признаться, ощущение полного коллапса длилось, ну… около получаса. Помню, как потом стоял в кабинете моего менеджера и несколько виновато думал: «Блин! Я не поеду в тур. Может быть, даже целый год». Внезапно я испытал необычайное облегчение, нахлынула какая-то волна, почти эйфория, но и нечто большее – сумасшедшая энергия.
Может быть, чувство открывшейся перспективы?
Да, реальной перспективы. Звучит смешно, но это была перспектива бездействия. Не возможность что-то сделать, а возможность чего-то не делать. Я вдруг осознал, что могу просто побыть дома со Сьюзи, моей женой, и это уже было замечательно, потому что мы всегда измеряли наши отношения моими отъездами и приездами. Теперь я мог проводить время с детьми или просто сидеть в кресле на балконе и читать книги. Как будто кто-то мне разрешил просто быть, а не делать.
И по мере того, как это продолжалось, возникало ощущение, что время вышло из-под контроля, дни стали просто сливаться друг с другом. Ты это чувствовал?
Да, время словно изменилось. Может, так говорить и неправильно, но в каком-то смысле я очень полюбил эту вдруг возникшую странную свободу. Мне нравилось просыпаться утром и еще один день просто существовать, ничего не делая. Телефон замолчал, и очень скоро мои дни стали похожи один на другой – прекрасная повторяемость. Как будто вернулось наркоманское прошлое: ритуал, рутина, привычка.
Сейчас я говорю так, хотя прошлый тур, в поддержку альбома «Skeleton Tree», был одним из определяющих в моей карьере. Просто выходить каждый вечер на сцену и ощущать всю эту неистовую энергию публики… Эту необыкновенную химию. Такое чувство может изменить всю жизнь, даже, пожалуй, спасти жизнь! Но также все это очень изматывало – физически и морально. Поэтому, когда последний тур отменился, моя первоначальная досада обернулась облегчением и, да, какой-то странной и необъяснимой надеждой. Неудобно так говорить: я же знаю, какой трагедией стала для многих пандемия.
Судя по нашим тогдашним разговорам, ты еще раньше понял, что изоляция будет временем для размышлений.
Я это инстинктивно почувствовал. Мне казалось неправильным устраивать онлайн-трансляцию, сидя в пижаме, на кухне, или из ванной, или что там еще тогда делали некоторые артисты… все эти безвкусные и демонстративные проявления солидарности. Мне казалось, что настал момент сесть и просто подумать. Я чувствовал, что мир меня смирил. То ковидное лето я провел в странных размышлениях. Никогда не забуду, как сидел на балконе, много читал, работал над новым материалом, отвечал на вопросы в моем блоге «The Red Hand Files». интересное было время, несмотря на постоянный фон тревоги и страха.
Помню, как мы разговаривали по телефону в самом начале пандемии и ты сказал: «Это серьезно».
Да, вроде бы я тогда что-то прочел – и вдруг осознал огромную силу вируса, то, насколько мы все уязвимы и каким неподготовленным оказалось общество. Эта невидимая штука за дверью изрядно нас с тобой напугала. Да и вообще, все были напуганы. Как будто вправду наступил конец времен, а мир был застигнут врасплох. Такое ощущение, что, какова бы ни была наша привычная жизнь, вдруг сверху протянулась невидимая рука и вырвала из нее огромный кусок.
Похоже на концепцию прерванного повествования, ты об этом говорил применительно к написанию песен: и тематика, и смысл твоих поздних песен стали как будто ускользающими, не такими прямолинейными.
Совершенно верно. Мои песни определенно стали абстрактней, если можно так сказать, и да, традиционного нарратива в них меньше. В какой-то момент я просто устал писать песни от третьего лица, рассказывающие связную историю, послушно движущуюся от начала к финалу. Я усомнился в этой форме. Мне стало казаться нечестным все время навязывать людям такой подход. Какая-то тирания, право слово. Будто я прятался за этими аккуратными, ухоженными рассказами, поскольку сам боялся того, что во мне кипит. Хотелось писать песни более правдивые, что ли, отражающие мои переживания.
В частности, ваши недавние переживания?
Да. Было ощущение какого-то крушения, как и у большинства людей. Но с моей личной точки зрения проживать свою жизнь внутри аккуратного повествования уже не имело особого смысла. Погиб Артур[1], и все изменилось. Это чувство утраты, прерванной жизни пронизывало все вокруг.
1
14 июля 2015 г. пятнадцатилетний сын Ника Кейва Артур погиб в Брайтоне, упав с прибрежной скалы.