В «Эрнани» использован весь обычный арсенал эпохи: бандиты, повстанцы, изгнанники, гонимый герой с бледным лицом, жестокий старец, зрелый муж, чувствующий, как уходит молодость, женщина, любви которой добиваются трое мужчин (бас, тенор и баритон), герои в ярости или в порыве любви воздевают руки. И конечно, все это происходит ночью, таинственной и зловещей ночью. В опере множество каватин, дуэтов, кабалетт, романсов, стретт, терцетов, ансамблей. Пьяве, побуждаемый композитором, не скупится на эффекты и включает в либретто буквально все, что можно, стараясь, как приказано, быть кратким и пылким. Мы видим тут полный набор ситуаций, типичных для романтической оперы, некую смесь из сказок, что рассказывают у камина, театра кукол, историй великих людей Франции, тут же персонажи авантюрных романов и стихотворений Томмазо Гросси и Джованни Берше[11]. Набор самых немыслимых страстей и характеров, высвеченных яркими огнями рампы. Этих персонажей можно было бы принять за картонных кукол, если бы не музыка Верди, не его бурная, неистощимая фантазия, которая одухотворяет их своим огнем, наполняет истинной жизнью.
Могучее, полноводное вдохновение и широкое мелодическое дыхание (поистине неистовой, дикой силы) не знает никаких границ. Так, партия «преступного Сильвы» с его запоздалой старческой любовью и мучительной ревностью, которая губит и преображает его, — это первая среди великих басовых партий Верди. Каватина Сильвы «Infelice! Е tuo credevi!» («Несчастный! А ты верил!») достигает бесконечной печали, мрачного, безысходного страдания. Инструментовка, как отмечают многие музыковеды, возможно, излишне шумная, местами даже вульгарная. Что ж, Верди не изучал музыку в Вене, его родители не музыканты, культуры у него недостаточно, он не знает (еще не знает) правил изысканного письма. Случается, что и отдает вульгарностью. В этом нет ничего удивительного. Он учился сам, слушая плохие оркестры, сомнительных исполнителей, и учителя у него были или не слишком образованные, или закосневшие в формах XVIII века и дали ему мало. Но в «Эрнани» чувствуется такая властная сила, такой ритм, такое пылкое мелодическое дыхание и такая вдохновенная фантазия, что от всей этой вульгарности не остается и следа. В этой партитуре нет никаких колебаний, компромиссов, сомнений, как нет и ни одной пустой паузы. Все четко, обнаженно и непосредственно. Вульгарность? Возможно. Но в то же время образец драматической силы, дикой приверженности к чувствам, сотрясающим музыканта и заставляющим его низвергнуть привычный фундамент, на котором держалось до сих пор здание оперы. И есть в этой опере страницы, которые по своей удивительной простоте не будут иметь равных вплоть до «Риголетто».
Говорят также, что в этой опере все схематично, все сведено к символике. Но Верди сейчас нужно именно это. Сильва, Эрнани, Эльвира, Карло оставались бы мертвыми, а не живыми людьми, не будь они охвачены этим великим огнем (причем впервые), великим вердиевским огнем бушующих страстей, огнем, страстью, которые рискуют перейти границы, доступные человеку, но именно это делает оперу неслыханно повой. «Эрнани» увлекает, волнует, не оставляет времени для критических рассуждений. Разум тут не имеет никакого значения. Здесь господствуют, как это всегда будет в самых удачных онерах Верди, только чувства, те чувства, которые меняют судьбы людей независимо от их воли. Тут Верди верит в судьбу, в пророчество, в предначертание, которые определяют судьбу человека. В «Эрнани» дает себя знать впитанный с детства взгляд на мир, тот мир, который Верди хорошо узнал в Ле Роиколе, — мир крестьян.
«Набукко» был еще чем-то обязан Россини и Доницетти. То же самое можно сказать и о «Ломбардцах». «Эрнани» же в своем существе по обязан никому и ничему. Это первая целиком и полностью вердиевская опера. Оригинальная. Эго и первый настоящий итальянский романтический шедевр. В опере есть неровности, стишком много нагромождено событий и не совсем ясна их взаимосвязь. Но это вердиевское и только вердиевское слияние музыки и слова, когда кажется, что одно рождает другое. Свежий, неповторимый голос звучит в итальянской опере, и не только в итальянской.
За «Эрнани» Верди получил 12 тысяч лир. Немало денег он получает и от Рикорди за право напечатать его партитуру. Наконец-то Верди богат. Может думать о покупке земли. Он откладывает в сторону арии, партитуры, либретто, забывает про импресарио и певцов и отправляется смотреть сыроварни, поля, хлева. Заплатив, и немало, за свое происхождение, испытав муки долгих напрасных ожиданий и лишений, он абсолютно уверен теперь, что с нищетой покончено раз и навсегда. У него четкое представление о том, что ему нужно, — он изучает самые современные способы обработки земли, учится разбираться в кормах, выясняет, как лучше проводить орошение. В это он верит. Не в публику, которая сегодня может восхвалять тебя, а завтра забудет. Успех так же, как приходит, может и уйти. Земля же — нет.
Ему тридцать один год. Он рассуждает и поступает как вполне солидный человек. Впрочем, можно утверждать, что он всегда был таким. Безумств никогда не совершал. Были, правда, минуты отчаяния, когда он готов был все бросить и ринуться в омут. Но сумел взять себя в руки. Его юность останется загадкой, никто никогда не узнает, где и когда она умерла. Может быть, ее и вовсе не было, этой юности, потраченной на то, чтобы выжить, заработать на кусок хлеба. А теперь все. Теперь он — синьор маэстро Джузеппе Верди и может ни с кем не считаться.
21 марта 1844 года Верди возвращается в Милан. Это первый день весны. Воздух чист, хотя еще чувствуется прохлада. С крыши Собора можно увидеть горы. Верди чувствует себя усталым, опустошенным. «Эрнани» словно отнял у него все силы, лишил воли, которая двигала им. И все же опять надо договариваться с разными импресарио, уточнять денежные (требования все растут!) условия, выяснять, чем он располагает, и взвалить на себя новый груз. Что касается денег, он не шутит. Денег ему нужно много. И надежных. И сразу. Переговоры проходят быстро — вот цена. Кто согласен — согласен. Нет — до свидания. Сюжет, певцы, постановка — словом, все остальное, что не касается гонорара, будет обсуждаться потом.
«Эрнани» продолжает свое триумфальное шествие по всем театрам. Верди сообщает Пьяве: «Эрнани» собираются ставить в Вене… Там нет подходящей труппы, и я бы не хотел, но они все равно поставят, потому что вольны делать, что им угодно… Ладно, пусть поступают, как хотят, только я туда не поеду. Ставят и в Риме. Будут ставить и в Бергамо, — на ярмарку, и в «Ла Скала» осенью…» Доницетти предлагает свою помощь — он готов последить за постановкой в Вене. И Верди, польщенный, но, скривив рот (этот Доницетти был когда-то близок с Аппиани и, может быть, даже ухаживал за Стреппони), благодарит: «Поскольку вы пожелали позаботиться о постановке, прошу вас сделать и сокращения, которые могут понадобиться. (…) Не стану, синьор кавалер, делать вам комплименты. Вы из числа тех немногих людей, которые обладают наивысшим талантом и не нуждаются в специальной похвале. Услуга, которую вы мне оказываете, слишком велика, чтобы вы могли усомниться в моей благодарности». Вот и все, не так уж и подчеркнута слава бергамаского композитора и авторитет, которым он пользуется в Вене.
Улажены дела в австрийской столице, и можно продолжать работу. Пьяве предлагает «Лоренцино деи Медичи», но Верди опасается, что австрийская цензура не разрешит такой непристойный сюжет. «В случае, если полиция не разрешит, — пишет он Пьяве, — нужно подумать о замене, и я предлагаю «Двое Фоскари». Тема мне нравится, и уже есть план либретто, я послал его директору венецианского театра, можешь забрать у него. Захочешь сделать какие-нибудь изменения, делай, но не отходи от Байрона. Я попросил бы тебя и эту вещь свести к трем актам. Второй должен заканчиваться смертью молодого Фоскари».
11
Берше Джованни— итальянский поэт-революционер, один из основателей итальянского романтизма.