Глупостей он, конечно, никогда не делал и не будет делать. Он всегда был осторожен и свои крутые решения принимал, только когда знал, что сумеет их выполнить. Но желание, даже несколько кокетливое, излить подобным образом душу Пьяве, который никогда не рискует возражать ему, — это игра, в какую Верди играет часто. Пришло время возвращаться в любимую пустыню Сант-Агата. К тому же двухлетнее пребывание в Париже мало что дало ему. В декабре 1855 года Верди уже снова среди своих полей. Вдоволь наругавшись из-за того, что плохо выполнялись его распоряжения, он посылает Пьяве требование немедленно сообщить, как продвигается переделка «Стиффелио», которую он поручил ему перед отъездом. Может возникнуть вопрос: почему же Верди продолжает заключать новые контракты, не ослабляет темпа работы, почему не сделает передышку? Неужели он все еще страшится нищеты? Это верно, приобретение Сант-Агаты и работы по обновлению виллы заставили Верди взять в долг около трехсот тысяч франков, и он должен зарабатывать деньги. Но Рикорди аккуратно перечисляет ему авансы, а оперы, идущие в театрах, постоянно приносят большой доход. Так что работать его заставляет не нужда в деньгах. Дело в том, что теперь он хочет обогатить свои выразительные средства, все глубже проникнуть в человеческую душу. Единственный путь, который позволит ему сделать это и даст возможность продолжать непрестанный поиск правды, — это музыка, опера. А для этого нужны новые формы, какие прежде он никогда не использовал.
Именно этим можно объяснить уже бог весть которую по счету попытку положить на музыку «Короля Лира». Верди долго обсуждает это с одним адвокатом — Антонио Соммой, который предпочел залу суда пыль кулис. Маэстро даже заставляет его написать полностью все либретто. И, как можно было ожидать, остается им недоволен. Верди пишет ему: «Я не уверен, что четвертый акт «Короля Лира» годится в том виде, в каком вы мне его прислали в последний раз. Одно несомненно: невозможно заставить публику проглотить столько речитативов подряд, тем более в четвертом акте. […] Должен сказать правду: меня очень беспокоит эта первая половина четвертого акта. Я не могу точно выразить свои ощущения, но есть в нем что-то такое, что не удовлетворяет меня. Безусловно, не хватает лаконичности, может быть, ясности, возможно, правды… Не знаю. Прошу вас подумать еще и попытаться найти что-то более театральное». И проект снова откладывается. Такова судьба короля Лира — персонажа, который более других интересовал Верди в течение всей его творческой жизни, но так никогда и не стал героем его оперы.
Верди проводит купальный сезон в Венеции, делает короткую остановку в Кремоне и возвращается в Буссето. Путешествуя, он пытается избавиться от тоски, тревоги и мрачных мыслей, которые гнетут его. В Сант-Агате он методично, а значит, вызывая недовольство всех, кто трудится у него, следит за обработкой полей. Но очевидно и другое: как бы ни любил он сельское хозяйство, этого ему недостаточно, это не оправдывает ни его существования, ни его дней. Он хочет писать новую музыку, ему нужен поэт, который мог бы вдохнуть жизнь в сюжет «большой, сильный, свободный от каких бы то ни было условностей, богатый, объединяющий в себе разные элементы, а главное — новый». Но в Италии, к сожалению, такого поэта нет, да если бы и нашелся, вряд ли он стал бы тратить силы на оперное либретто. Верди вынужден довольствоваться Франческо Марией Пьяве — тот хотя бы обладает острым чувством театра, тщательно выполняет требования маэстро. Ему Верди и поручает написать либретто «Симона Бокканегры» — новой оперы, на которую од уже заключил весьма выгодный контракт с театром «Ла Фениче» в Венеции. «Выпиши старательно сцены, — советует ему Верди. — Указания мои достаточно точные, тем не менее я позволю себе еще некоторые замечания. В первой сцене, если палаццо Фиеско находится сбоку, надо, чтобы он хорошо был виден публике, потому что выход Симона на балкон с горящим фонариком должны увидеть все сидящие в зале. Думаю, что из-за неудачной декорации не следует терять музыкальный эффект, который тут может быть».
Верди придирчив, как никогда, предельно требователен, обсуждает с либреттистом малейшие детали, лишая его даже той, по правде говоря, ничтожной самостоятельности, которую допускал прежде. Пьяве работает как может и как умеет, но ему не удается вполне удовлетворить маэстро, который чувствует необходимость все глубже проникнуть в духовный мир своих героев, безжалостно обнажить на сцене их существо, показать их зрителю во всей человеческой сложности и противоречивости. Получив и прочитав первый вариант либретто, Верди возвращает его Пьяве испещренным множеством поправок, пометок и восклицательных знаков, с переделанными и переписанными стихами, сокращенными и перестроенными сценами. «Если это тебя не устраивает, — пишет Верди, препровождая ему изувеченное либретто, — то меня тоже, вероятно, еще больше не устраивает, чем тебя, но не могу добавить ничего, кроме: «Это было необходимо!» И Муцио сообщает Рикорди: «…Пьяве очень тревожит маэстро, потому что не до конца понимает его замысел». Чтобы добиться лучшего результата, Верди обращается к Сомме, прося его просмотреть некоторые сцены и внести кое-какие изменения. Возможно, он прав, сердясь на Пьяве, но главную причину недовольства он должен искать прежде всего в самом себе: подойдя к решительному повороту в своих взглядах на оперу, он разрывается между требованиями новизны и отголосками старого стиля, от которого еще не в силах отказаться полностью. После того как затих поразительный порыв фантазии, помогавший ему и направлявший его в «Риголетто», «Трубадуре» и «Травиате», он чувствует необходимость как можно полнее показать человеческую сущность своих героев. Словом, раскрыть их изнутри. Он не может больше перекладывать на музыку ариетты, семисложные стихи, кабалетты, стретты, манерные ансамбли и сцены по заказу. Он знает, что подобная опера уже умерла. Чувствует: что-то бесповоротно изменилось и в нем самом, и в окружающем его мире, что вот-вот утихнет даже могучий ветер романтизма. Теперь уже невозможно пытаться выразить что-либо с помощью стертых оперных приемов.
Само настроение Верди, такое пессимистичное, вынуждает его отказаться от ситуаций, предложенных Пьяве в только что законченном либретто «Симона Бокканегры». Либреттист, к примеру, не понимает, что в образе Фиеско, человека без надежды и веры, Верди видит себя, свое отражение, свою проекцию. Он не догадывается, что «Симон Бокканегра» — это сложная драма, человеческая и политическая. Не догадывается об этом и Сомма. Вот почему в первой редакции опера приобретает контуры мрачные, искаженные, почти психически ненормальные.
Вечером 12 марта 1857 года венецианские зрители отвергают «Симона Бокканегру», они не могут понять, почему у героя нет ни одной арии, ни одного романса, в котором он мог бы излить душу, показать силу своего голоса. Они не одобряют оперу, в которой традиционная любовная история отодвинута на второй план, а на первый выходит политическая борьба. Им не нравится опера, в которой нет даже проблеска надежды.
«Симону Бокканегре» потребуется много времени, чтобы утвердиться на сцене (два года спустя опера провалится в «Ла Скала»), Придется дожидаться гения Тосканини, чтобы эта музыкальная драма смогла занять достойное место в оперном репертуаре. В новой редакции оперы, которую Верди сделает в 1881 году совместно с либреттистом Бойто, «Симон Бокканегра» станет признанным шедевром. Итальянским «Борисом Годуновым». По мнению Клаудио Аббадо[19], это «одна из самых великих опер Верди, в которой герои очерчены со скульптурной выразительностью».