Сельская равнина прекрасна — просторная, мягких очертаний, богатая красками. По дороге из Милана в Сант-Агату Верди неотрывно смотрит из окна кареты на ясное небо, на медленно ползущие мимо бескрайние поля, на телеги, которые медленно тянут быки, на высокие тополя и золотистые каштаны. Нет для него картины более дорогой, чем эта, — она в какой-то мере примиряет его даже с самим собой.
Верди вот-вот исполнится сорок шесть лет. Осень приходит в Сант-Агату с теплыми днями и мягкими красками. Верди чувствует страшную усталость, бесконечную печаль. Хорошее настроение, которое держалось, пока он работал над «Балом-маскарадом», проходит с появлением первых осенних туманов. Он опять чувствует себя пресыщенным, разочарованным, старым. Если оглянуться назад и подвести итог, оказывается, он действительно испытал в жизни все. У него даже возникает ощущение, что он уже пережил свой срок. Теперь и объединение Италии уже можно считать почти что свершившимся фактом. Он второй раз женат, создал другую семью. Он владеет обширными землями, имеет огромную ренту. Он написал, считая переделки и варианты, двадцать три оперы — это, безусловно, много, слишком много. В некоторых из них он достиг вершин, каких никто прежде никогда не достигал. И все-таки он неудовлетворен. Он хотел бы все изменить: свою жизнь, деревню, друзей, привычки. Такое бывает, когда человек подходит к пятидесятилетнему рубежу.
Сентябрь очень мягкий месяц, пробуждающий грусть. Нужно следить за сбором винограда и обработкой земли. Маэстро рано ложится спать и встает вместе с утренней зарей. Кругом ни души, и тишина, похоже, исходит от самой земли. Верди медленно обводит взглядом окрестности. С пессимизмом, столь свойственным людям, много боровшимся, чтобы утвердить себя и добиться своего, он думает о том, что его снова ждут годы труда, непрерывной работы, тревожная жизнь в театре. И, несмотря ни на что, он знает также, что ему не дано уйти от всего этого, что он не сможет перестать писать музыку, оставить спецу и заниматься только сельским хозяйством. Он чувствует, что в его душе по-прежнему рождается музыка, которая либо дарит ему счастье, либо бросает в пропасть отчаяния.
ГЛАВА 11
ТУМАН И ДОЛИНА
От Ле Ронколе к Сант-Агате ведет неширокая проселочная дорога, по которой, впрочем, редко кто ходит. Теперь на виллу можно доехать на машине всего за десять минут, любуясь по пути поданской долиной, которая тянется насколько хватает глаз — спокойная и безлюдная. Там и тут видны виноградники, тополя. С полей, особенно по утрам и на закате, нередко поднимается густой туман. Земля тут плодородная, богатая, черная, с красноватым оттенком. Зимой, когда все укрыто снегом, тут стоит необычайная тишина, а летом зелень полей и деревьев залита ослепительным солнцем, недвижно висящим в голубом, словно эмалевом, небе. Виллу Сант-Агата окружает высокая сплошная каменная ограда, за которой находится большой сад, почти парк со множеством аллей, посыпанных скрипучей галькой. В окрестностях очень тихо и просторно, потому что повсюду до самого горизонта видим лишь поля и поля. Панорама эта, в сущности, почти не изменилась с тех пор, как ею любовался Джузеппе Верди. Прибавилось, быть может, кое-где строений в гуще деревьев, наверное, скрыты там и какие-нибудь фабрики, да и дорога, что проходит мимо трактира в Ле Ронколе, теперь уже не прежняя пыльная тропинка. Но в целом обстановка, атмосфера, сам воздух, да и окрестности здесь все те же. И те же, надо сказать, живут тут люди — крестьяне, торговцы, лавочники, ремесленники.
Верди хорошо тут. Земли приносят большой доход, авторские права — еще больший, все театры мира от Милана до Мадрида, от Петербурга до Парижа, от Вены до Лондона ставят его оперы — «Эрнани», «Риголетто», «Травиату», «Набукко», «Ломбардцев», «Силу судьбы», «Трубадура», «Макбета», «Разбойников» — всех не перечесть. Ему за пятьдесят, он еще полон сил и крепок здоровьем, хотя и любит пожаловаться на всякие болезни и недомогания. Лицо волевое, плечи квадратные. Однако его все время гложет какая-то непонятная и давящая тоска. Это верно, он достиг всего, чего хотел. Но это нисколько не утешает его. И не позволяет писать оперы, как когда-то — быстро, бурно, кроваво, со множеством кипучих страстей, с пылкими романсами и стремительными кабалеттами. Что-то, несомненно, изменилось в нем. Возможно, он начинает замечать, что слабеет творческий импульс.
Рисорджименто? Волнения и переживания по поводу объединения Италии? Национально-патриотический подъем? Все это, можно считать, осталось позади. Уединившись в своей долине, уйдя с головой в сельские дела, в заботы о хлевах и навозе, посевах и урожаях, покупке и продаже скота, он тем не менее чувствует, что началась другая эпоха. Окончилась одна, и рождается другая — лучше или хуже, он не знает и при этой своей неуверенности предпочитает держаться в стороне.
Это верно, появляются новые имена и лозунги, но по существу все остается как было. Впрочем, у Виктора Эммануила И и савойского двора немало оснований поддерживать такое положение, эту своего рода реставрацию — Гарибальди и Мадзини все еще страшат их, и в стране немало горячих голов, ратующих за федерацию и республику. А бандитизм на юге страны даже вынуждает держать целую армию. Не перестают подавать голоса и недовольные, которые ждали от Рисорджименто чего-то большего.
Итальянская нация переживает очень трудное время — катастрофически разваливается экономика, из 25 миллионов жителей 78 процентов неграмотных, в сельской местности люди живут в нечеловеческих условиях. В южных провинциях чудовищная нищета, крестьян нещадно эксплуатируют, рабочим, которые трудятся по четырнадцать часов в день, платят гроши, на площадях в городах и селах по всей Италии по утрам собираются целые толпы детей, готовых на любую поденную работу. Железных дорог мало, врачей и больниц недостаточно. В городах, особенно южных, в районах, где живет беднота, из-за ужасных антисанитарных условий часто вспыхивают эпидемии.
Проблемы, стоящие перед страной, в которой живет и творит Джузеппе Верди, невероятно сложны, а политические деятели, призванные решать их, оказываются совершенно неспособными сделать это.
Великий композитор, почти обожествляемый соотечественниками, с трудом разбирается во всем этом. И если на него находит красноречие или представляется случай, высказывает суровые, резкие и беспощадные мнения о политических руководителях страны. Конечно, ему недостает политического кругозора, он не способен разобраться в истинных причинах тяжелого положения в стране, разглядеть подлинных виновников. Но чутьем он угадывает, что происходит в действительности, даже если в конце концов все свои рассуждения заканчивает сетованием на плохой характер итальянцев. Но, и отведя душу, высказав все, что его гложет, он не всегда удовлетворен. Порой он вынужден вспоминать, каким был десять-пятнадцать лет назад, когда ни о чем не приходилось сожалеть и он жил надеждой на объединение страны. А теперь? Теперь, когда за плечами уже полвека, когда тень соперника — Вагнера — становится все более грозной и пугающей, а молодежь уже не следует за ним и даже где-то насмехается, теперь Верди, этот крестьянин, вынужденный защищаться, даже противореча самому себе, сожалеет о прошлом, и все, что делается сейчас вокруг, ему не нравится.
Возможно, он просто устал, может быть, начинает думать о бесполезности своих трудов: раньше он писал не только из-за неодолимой внутренней потребности, но и ради того, чтобы вырваться из Буссето, из провинции, добиться славы и богатства. Обе цели достигнуты. И, возможно, теперь его вдохновение на исходе. Тем не менее в «Силе судьбы» он искал, упрямо продолжал искать свою тему. Эта опера не просто рассказ о противоречивых чувствах героев, о характерах более или менее драматических на фоне призывов к освобождению родины. В ней есть нечто гораздо более тонкое, более многозначное и менее определимое, что родилось, по крайней мере, еще шесть лет назад, когда он написал «Бал-маскарад», который, это верно, имел успех, но оставил слушателей в недоумении, удивил и смутил их, потому что они услышали вдруг совсем другого Верди — в этой музыке не было грома и молний, безутешных плачей и разрывающих душу безумств. Тут Верди как бы отходит на какое-то расстояние, прибегает к намекам, наслаждается мелодией и в то же время слегка ироничен. В «Силе судьбы» он тоже ведет эту тонкую игру, но здесь есть и напыщенность, и грохот, есть и нечто новое рядом со страницами старыми, манерными. Он сам, в сущности, оказался даже немного растерян и признавался в этом в разговорах с друзьями и в письмах к ним, когда речь заходила о «Силе судьбы»[22]. Конечно, обновление всегда дается нелегко. Невозможно обогатить свой стиль без огромных усилий, овладеть новыми средствами и более выразительным языком — все это стоит труда. И кто знает к тому же, надо ли все это.
22
В 1861 году Верди получает предложение от дирекции Императорского театра в Петербурге написать оперу специально для столицы Российской империи. Он охотно принимает предложение и ищет либретто. Сначала думает переложить на музыку драму Виктора Гюго «Рюи Блаз», но русская цензура возражает, ссылаясь на ее революционное звучание. «Поскольку «Рюи Блаза» сочинять для Петербурга нельзя, я нахожусь в величайшем затруднении, — пишет Верди. — …Я не могу и не хочу подписывать договора, прежде чем не найду сюжет, подходящий для артистов, которыми я буду располагать в Петербурге, и такой сюжет, который будет одобрен властями». Верди останавливается на пьесе испанского драматурга А. Переса де Сааведры «Дон Альваро, или Сила судьбы». Либретто написал Пьяве. В конце 1861 года Верди приезжает в Петербург, чтобы проследить за постановкой оперы, но из-за болезни примадонны премьеру пришлось отложить. «Сила судьбы» была показана на петербургской сцене на следующий год — 10 ноября 1862 года. Успех, по признанию Верди, был «отличный», но это был скорее успех имени, нежели оперы. Русская критика приняла «Силу судьбы» сдержанно. «Не ошикали ее сплошь, — отмечал А. Серов, — только из учтивости, из гостеприимства». Опера показалась петербуржцам слабой, рутинной. По мнению А. Серова, в музыке лишь изредка прорывались «места замечательные» сквозь «пошлости, непозволительные даже для итальянца». В Петербурге и Москве Верди принимали в лучших домах, «…я в течение двух месяцев, — сообщал он Кларине Маффеи, — поражайтесь, поражайтесь! — бывал в салонах и на обедах, празднествах и т. д. и т. п. Я познакомился с людьми титулованными и нетитулованными: с мужчинами и женщинами, любезнейшими и отличающимися вежливостью поистине обаятельной, вежливостью совершенно иной, чем дерзкая вежливость парижан…» Однако критические суждения о «Силе судьбы» в русской прессе, видимо, заставили Верди серьезно задуматься над своими творческими принципами. «Сила судьбы» оказалась последней вердиевской мелодрамой в «чистом» виде. Впоследствии композитор основательно переработал оперу для театра «Ла Скала».