Потом кричал, чтоб подавали
Ему скорей аргамака,
И времени бы не теряли;
Скочил в седло издалека
Ногою в стремя не вступая;
И вслед за нею поспешая,
Бок с боком ехал всё при ней,
Асканий был при той же шайке;
Сидел укутан в тарадайке
С старухой мамушкой своей.
Подъехав к острову спустили
Всех гончих в рощу со смычков,
И по опушке обступили;
Был всякий там травить готов.
Псари все в голос запорскали,
Загаркали и закричали:
«Ай, ай! ту,ту! ех! довались!»
От шума зайцы все взметались
Без памяти везде совались.
Трави, пожалуй, не ленись.
Асканий также прибодрился,
И от других не отставал;
Как будто вытный хоробрился,
И рот разинувши кричал.
Хотя собак он и боялся,
И плотно к мамке прижимался,
Но также за людьми бурлил.
А если бы он был постаре,
То б на коне своем Угаре
Зайчишков с пару протравил.
Но небо брови понахмуря
Насупилося сентябрём;
Настала вдруг ужасна буря,
И пролил с градом дождь ведром;
От ветров лишь в ушах звенело;
Вдруг смерклося и потемнело,
Осенняя как будто ночь.
Дождем как лейкой поливало;
А градом по носу щелкало;
Пришло всем наконец невмочь.
Всяк бросился искать прикрышки,
Чтоб не расстаться с головой;
Обмокли все, как в луже мышки;
Ни нитки не было сухой.
Иной под хворост зарывался,
Иной в ущелье забивался,
Иль прятался под лошадей.
Как в вар обмокнуты все стали,
И делать что совсем не знали
В тогдашней робости своей.
Все врознь от страха разбежались,
От ястреба как воробьи;
И от грозы сберечь старались
Размокши головы свои.
Дидона также трепетала,
И ни на пядь не отставала
От мила гостя своего;
В беде его считая оной
Себе надежной обороной,
Держалась крепко за него.
Еней хоть человек военной
И в стычках многих уж бывал,
Но робости такой отменной
В себе ни разу не видал.
Хоть вдовушки он и стыдился,
Но тут уж больше не храбрился,
Быв трусости своей не рад.
Искать пустился он приюту,
Чтоб отдохнуть хотя минуту,
Пройдет покамест дождь и град.
Рука с рукою с ней сцепяся,
Пустился взапуски бежать;
А дождь как будто рассердяся
Не преставал их поливать,
Стуча громовую тревогу.
Медвежью старую берлогу
По счастью невзначай нашли,
Покрытую кругом ветвями,
Как будто гонтом иль досками;
И от дождя в нее зашли.
С обеих с них текло ручьями.
Что было им тогда начать?
Друг другу принялись руками
Хвосты обмокши выжимать.
Дрожали бедные от стужи;
Где только ступят там уж лужи,
Сухого ни местечка ж нет.
Но чтоб с ненастьем не сражаться,
Расположились там остаться,
Покамест вся гроза пройдет.
В ненастной страшной той тревоге,
Что делали тогда они
В медвежей лесовой берлоге,
Оставшись от людей одни?
Виргилий то от всех скрывает
И никому не объявляет,
Смекнувши сам лишь про себя.
Слыхал я речь меж стариками:
«Держи язык свой за зубами,
«Что не касается тебя».
Но злая дама Пусторечье
Между людьми никак не спит;
Болтливое бесчеловечье
Неугасимо в ней горит.
На всех одним злым ядом дует;
Того лишь только и пильнует,
Чтобы кого как оболгать.
Отцом имеет любопытство,
А матерью родной бесстыдство.
Возможно ли добра тут ждать?
Таскается везде бродягой
Во всяческих всегда местах,
Неутомимой волочагой,
По деревням и в городах.
С купцом, вельможей и солдатом
Обходится как с панибратом,
Не брезгует никем нигде;
В церквах, в дворцах, в домах боярских
И в бедных хижинах крестьянских,
Живет по всякий час везде.
Чинов и мест не разбирает
И кто бы ни был, равен всяк;
И на волос не уделяет
Пощады никому никак.
Что истинно и справедливо,
Что пустошь, выдумка и лживо,
Для ней бывает всё равно.
Что где хоть мало лишь спознает,
Как конопельку рассевает.
И ложь и правду заодно.