Енею было хоть досадно,
Но так тому уже и быть;
Для славы хоть его накладно,
Но должно было говорить:
Однако ж тут он умудрился,
По-молодецки лгать пустился
Как самый добрый книгочей,
Или как с приписью подьячий,
Старинный секретарь, иль стряпчий,
О чести думая своей.
Песнь 2-я
Еней рассказывает царице Дидоне и всем ее придворным о последней ночи Троянской осады и о конечном сего города разорении.
На креслах штофных с бахромою
Разнежившись сидел Еней;
И хвастать начал он собою
Перед Дидоною своей.
Вдруг все замолкли, занишкнули,
К рассказам уши протянули,
И слушали разинув рот.
Еней то видя восхищался,
Как можно больше лгать старался
Весь надседая свой живот.
Хоть сон его и очень плотно
И не на шутку уж клонил
И он уж очень неохотно
В такие розсказни входил;
Но чтоб к Дидоне прислужиться,
И неучтивцем не явиться,
Напойку табачку хватил;
Прочхался и протерезвился,
Как будто вновь переродился,
И речь свою к ней обратил.
Нас греки десять лет в осаде
Держали будто пастухи;
Мы были так как овцы в стаде,
Не шевелились ни крохи.
Однако ж после ободрились,
Исправились, приосамились,
Трезвона дали им самим.
Что было делать нам от скуки:
Сидеть нельзя поджавши руки!
Пошли на вылазку мы к ним.
И как они ни храбры были,
Но также струсили потом;
И скоро лыжи навострили,
Как будто не было ни в чём;
Оставили осаду Трои;
И все их бойкие герои
От нас бежать пустились прочь
Тогда нам веселее стало;
Все горе вдруг от нас пропало;
А то терпеть пришло не в мочь.
Оставя город и осаду
Не даром отошли от нас;
За претерпенье нам в награду
Залог оставили для нас;
Чтоб мы о них не забывали
И чаще бы напоминали,
Как будто старых нам друзей,
Как прежде презирали нами,
Так после сделались друзьями.
Дивились мы премене сей.
В том месте, где они стояли
Под городом в своих шатрах,
И где щелчки нам раздавали,
Дрались на копьях, кулаках;
Где мы друг с другом храбровали
Друг друга плотно тасовали,
Тузили сильно по вискам,
Расквашивали с рылом губы,
И с корнем выбивали зубы
Стуча друг друга по носкам,
В том самом месте сработали
Они коня в гостинец нам;
И в город к нам тотчас послали
Сказать Приаму и жрецам;
Что в знак у нас своей надсады,
И горемычной той осады
На память сделали сие
И просят нас не погнушаться
И от того не отбиваться,
Но в город взять так как свое.
Но что за конь тот был ужасный!
Сказать никак то не могу;
Весь труд мой будет в том напрасный;
Поверь, Царица! Я не лгу.
Он с башню был величиною,
А в брюхо с копну толщиною,
И весь наполнен был людьми;
Натискали и надавили,
И брюхо всё так уложили,
Как будто бочку в торг сельдьми.
Лишь только греки откачнулись
От Трои нашей далеко,
И мы от страха очунулись,
И стало нам уже легко;
Забыли то как горевали;
Ни в чем как будто не бывали;
Прошло как с гоголя вода,
Пошло веселье за весельем;
Гналось похмелье за похмельем;
Не приходила в ум беда.
И в Трое люди любопытны,
Так как и в прочих городах,
И к новизне все ненасытны
Иметь ее в своих глазах.
Вздурились все, перебесились,
Смотреть коня того пустились
Все в запуски на перерыв;
Пошли из города толпами,
Как будто свиньи в луг стадами;
Никто тут не был в нас ленив.
В торговой тесной будто бане,
Или как кашица в горшке,
В пивном как бродит гуща чане,
Или как муравьи в мешке;
Так люди тесно там толпились,
Дрались, теснились, копошились,
Стараяся вперед попасть.
За теснотой уж не ходили,
Друг друга на себе носили;
Зерну там негде было пасть.
Вокруг коня того обставши
Смотрели все разинув рот;
Никак ни мало не уставши
Зевать все ради целый год.
Потом довольно наглядевшись,
Пыхтя, потея и зардевшись
Всяк в разговоры тут вошел,
Заспорили и закричали,
Шептали, кашляли, жужжали,
Как новый рой сердитых пчел.