— Узнали кого-нибудь? — спросил Грейдон Кленнденнинн, видимо уже простоявший некоторое время в проеме двери.
— Впечатляюще.
Старик улыбнулся:
— Так оно и задумано. Садитесь, садитесь. Чем могу быть полезен? Во время нашего телефонного разговора мне показалось, что вы несколько distrait. [93]
— Вы узнали это слово от вашего приятеля генерала де Голля?
— Нет, от моей французской гувернантки. Выпить не желаете? Я — до смерти, так что, даже если вам не хочется, проявите воспитанность и составьте старику компанию. Правда, я не уверен, что у меня найдется текила.
— Я буду пить то же, что вы.
— Хорошо. Два мартини, Джордж. И может быть, что-нибудь поклевать.
Дворецкий вернулся с двумя бокалами и какими-то штучками из горячего сыра.
Грейдон отпил мартини и негромко заурчал от наслаждения. Он был в домашней куртке из тех, какие можно увидеть в старых фильмах на Ноэле Кауарде или Дэвиде Нивене. И, словно прочитав мысли Пеппер, он сказал:
— В том, что касается одежды, я всегда оставался бесстыжим англофилом. Итак, судья, чем обязан удовольствию? А это действительно удовольствие. Так приятно увидеть вас снова.
Пеппер открыла рот — и из глаз ее немедля брызнули слезы.
— О боже, — сказал Грейдон. Он встал, подошел к Пеппер, опустился рядом с ней на диванчик, протянул ей столовую салфетку.
— «Фретте». Ну оченьдорогая. — И Грейдон положил ладонь на плечо Пеппер. — Можете ничего мне не говорить. Давайте просто напьемся до изумления.
Она, хлюпая носом, рассмеялась.
— Простите, мистер Кленнденнинн. Я не… не понимаю, что на меня нашло. Сейчас пройдет.
И слезы тут же брызнули снова.
— Право же, вы совершенно спокойно можете называть меня Грейдоном. Хотя, должен признаться, мне нравится слышать от молодых людей «мистер Кленнденнинн». На самом деле моя англофилия распространяется — но это строго entre nous [94]— до самых постыдных пределов. Втайне я жажду услышать обращение сэрГрейдон Кленнденнинн. Королева почтила меня орденом Подвязки — за исключительные et ceteras. [95]Однако здесьименоваться «сэром» не положено. И зря, если хотите знать мое мнение. Конечно, я получил «медаль Свободы». [96]От Никсона. — Он хмыкнул довольно мрачно. — Но это все-таки не совсем то же самое, что быть «сэром Грейдоном», верно? Впрочем, довольно о моих почетных званиях. Так чем же вызваны эти потоки, этот фонтан скорби?
— Я все испортила, все, — пролепетала Пеппер.
— Признание столь чистосердечное в Вашингтоне удается услышать далеко не каждый день.
— В суде меня все ненавидят. ФБР проводит там расследование — из-за меня. И оно вызвало всеобщую ненависть к председателю. А у него своих бед хватает. Из-за меня началось движение в пользу принятия поправки к Конституции. Я же все время голосую за преступников…
— Не говоря уж о том, что вы строите председателю глазки поверх спагетти.
— Я… вы и об этом читали?
— О да. Вы обратились в главную тему разговоров. Я был вчера у Бинки Слокума, так мы там ни о чем другом почти и не говорили.
Пеппер застонала.
— Ну хорошо, — сказал он, — вспомните слова Оскара Уайльда. Хуже пересудов о тебе может быть только их отсутствие. Переживать период адаптации приходится большинству судей. В этом нет ничего необычного. Хотя, должен вам сказать, как правило, он складывается не так… как бы это обозначить…
— Трагично.
— Скорее трагикомично. Шекспир.
— Да знаю я, — огрызнулась Пеппер. — Почему все считают техасский выговор признаком безграмотности?
— Имеются прецеденты. Все верно — вас же назвали в честь одной из его героинь, не так ли? Нет, «трагичным» я бы происходящее не назвал. Хотя в этом городе трагедия иногда бывает комичной и vice versa. [97]Но скажите, вы пришли ко мне за советом или ради моих по праву прославленных мартини? Или ради сырных шариков? Хороши, не правда ли?
— Вы мудрый человек, — сказала, высморкавшись в салфетку от «Фретте», Пеппер. — А мне сейчас необходима мудрость.
— Мою я уже израсходовал. Как и все прочее. Только, прошу вас, не говорите об этом клиентам «Корпорации Грейдона Кленнденнинна». Иначе вы лишите нас прибылей и очень сильно огорчите совет директоров. Человеку, знаете ли, свойственно выдыхаться. Ему необходимо пополнять чем-то силы. А мне уже очень давно не представлялась возможность сделать это. Я годы и годы… двигаюсь по инерции. Годы весьма прибыльные. Но я все думаю — а чего ради? Семьи, которой я мог бы завещать мое состояние, у меня нет. Почему я работаю как каторжный, да еще и в возрасте столь преклонном? Чтобы оставить что-то фонду моего имени? Нет, думаю, лишь для того, чтобы забыть о скуке и гольфе. Послушайте, — он похлопал Пеппер по руке, — все уладится. Вы же знаете, я не полез бы в эту историю, если б не думал, что вы сможете продержаться до свистка. Вы мне понравились с самого начала. Но я ведь предупредил вас: этотбык может и покалечить.
— Да, верно. Предупредили.
Пеппер, глаза которой были теперь сухи, как мартини в ее руке, отпила его, дабы джин довершил свое дело. Они поговорили немного о политике и выборах. Ощущая, как к ней возвращается спокойствие, Пеппер указала пальцем на фотографию молодого человека и спросила:
— Кто это?
— Мой сын.
— А чем он занимается?
— Его убили во Вьетнаме. Вскоре после того, как был сделан этот снимок.
— Простите. Я не…
— Ну откуда же вам было знать? Его звали Эвереттом. Жена хотела назвать мальчика Грейдоном, но я сказал: «Оставим это имя для следующего поколения». Солдаты его части — он служил в войсках специального назначения, в «зеленых беретах», — поддразнивали мальчика из-за его имени. Солдаты бывают безжалостными. А имя Эверетт в армии, полагаю, встречается нечасто.
— А его мать…
— Умерла. Нево Вьетнаме, — он допил свой мартини, — хотя и Вьетнам сыграл в этом определенную роль. Ну вот, с моим семейным альбомом вы ознакомились. Знаете что? Сегодня ведь воскресенье. Давайте выпьем еще по одной.
— Мне нужно идти, — ответила Пеппер. — У меня горы работы.
Но Грейдон уже нажал, призывая дворецкого, кнопку звонка.
— Останьтесь, прошу вас. Если, конечно, у вас с председателем не…
— Нет,дело не в этом, — сказала Пеппер.
— Вот и хорошо. К тому же если вы сейчас вернетесь к работе, так снова состряпаете что-нибудь неудобоваримое.
— Знаете что? Поцелуйте меня в…
— Ну вот,вы меня поняли, — ухмыльнулся Грейдон. — А, Джордж, нам бы еще по бокалу того же, прозрачного, если можно. И от сырных шариков Аннабеллы мы бы тоже не отказались. Похоже, у судьи Картрайт они пользуются особым успехом.
Пеппер, сообразив вдруг, что уплела все, лежавшее на тарелке, покраснела, а затем рассмеялась.
Глава 25
В тысячный (или уже в двухтысячный?) раз за время его политической карьеры Дональд Вандердамп сидел в «артистической», размышляя — на этот раз — о превратностях судьбы, которая привела его сюда, в то время как его огайское существо всеми своими фибрами стремилось к возвращению на Вапаконета-лейн. Он думал об ощущении, которое оставляет в ладони медленно натягиваемая лайковая перчатка, о спортивных туфлях, облегающих ступни совершенно как туфли балетные, о погромыхивании шаров, катящихся по полированного дерева дорожкам, о грохоте валящихся кеглей и вновь устанавливающей их машинки, о торжествующих выкриках «Страйк!» и стонах разочарования, о маслянистом запашке попкорна, о горячих жареных сосисках и шипящих гамбургерах, от которых наполняется слюной рот, о ледяном пиве, о внуках, которые льнут к деду, пока тот объясняет им, как подсчитываются очки… Если загробный рай существует, он именно так и выглядит, верно? Человеку следует самому создавать и сохранять свой хор небесных архангелов. Пока же он сидит здесь, по другую — совсем по другую — сторону от рая, готовясь выйти на сцену и вступить в открытые дебаты с бывшим сенатором Декстером Митчеллом, а ныне президентом Любштилем, оспаривая награду, которая ему, Дональду Вандердампу, вовсе не нужна. Как, дивился он, дело дошло до этого?
96
«Президентская медаль Свободы» — высшая награда США для гражданских лиц, вручаемая (с 1945 года) за существенный вклад в обеспечение безопасности страны, а также за достижения в общественной и культурной жизни.