подымаюсь на следующий взгорок – и встречаю еще раз солнце, что уже на земле зашло.
СТРАНСТВУЮЩИЙ ГОРОД
Шумят верхушки деревьев.
Облака обложили небо.
Начинается дождь.
Я от дождя не прячусь, не обращаю на дождь вниманья, я гляжу на Великое Поле, где янтарно-желтой светлынью зорится небосвод, – единственный ясный просвет средь нахмурившейся синевы.
Там, словно мачты сказочного корабля, очерчиваются звонницы, стрельчатые крыши и башни, вырисовывается город -
который ищу я по всей земле,
город, что создан людской надеждой…
Неужели весь путь человека землей ограничен?!.
Неужели вся суть человека окружающим замкнута?!.
Неужели силу и вес имеет одна лишь та мысль, что застит?!.
Дождь прибивает дорожную пыль, хлещет по крышам, траве, деревьям, ручьями журчит по канавам…
А за Великим Полем сияет янтарно-желтая светлынь и, словно кого дожидаясь, возвышается город -
город, которого нет на земле,
странствующий город.
ПОЛЕТ
Доколе еще мне терпеть?
Ворон, который несет меня сквозь мглистую бездну времен из неволи – к свободе, из горя – к счастью, из тьмы – к свету, поворачивает голову и отвечает:
дотоле, пока есть время,
дотоле, пока есть сам ты,
дотоле, пока есть мы…
Я кормлю его своим телом,
я пою его своей кровью,
и уже не различаю, где время, где он, а где я…
Все заживают на мне раны,
все возрождается моя кровь,
все требует ворон новой и новой пищи,
и все длится в столетьях наш неподвижный полет.
СЯРГЕЙ ЦЫГАН
Друг моего детства Сяргей Цыган стоит на крутом песчаном пригорке и левой рукой швыряет в гору каменья.
Каменья, что мы заядло кидаем, с удвоенной силой летят вниз, заставляя нас уворачиваться, прятаться, разбегаться…
Но Сяргей Цыган с места не сходит: ему не от чего уворачиваться, ему нечего остерегаться, – камни, что он зашвырнул в гору, и остаются там.
– На то он и Цыган, – восхищаемся мы и завидуем. – На то у него такая рука…
Мы покидаем потом пригорок,
направляясь на тот двор, где живет вместе с матерью и меньшою сестрой Сяргей Цыган – предводитель нашей ватаги.
А в вышине, над землею, плывут куда-то огромные тучи, и в них громыхают угрожающие камни, что позакидывал на небо Сяргей Цыган со своей левой – счастливой своей – руки.
ЗВЕЗДЫ
Дожидаюсь, когда придет ночь, когда выйдут на небо звезды…
Темнеет земля,
темнеет вода,
темнеет трава,
темнеют зданья… -
а еще недавно все имело свои очертанья, еще недавно все свои границы имело, расположено было одно к другому, одно с другим спорило и все было только частью видимого.
Когда я всходил на башню – башнею рассуждал,
когда я шел по дороге – дорогой видел,
а тут, а теперь наблюдаю, как все становится всем,
как воскресают в недостижимых высотах звезды.
Есть что-то в белом дне дальнейшее, чем день,
есть что-то в темной ночи дальнейшее чем ночь,
и есть что-то в нас дальнейшее, чем мы…
Тот кто шел по дороге, сказал: это – звезды.
тот, кто всходил на башню, сказал: это – мы…
Живой на земле, ношу в себе свою смерть и свое бессмертье,
и открываю жизнью землю,
и открываю смертью небо,
а бессмертьем – то, что выше всего,
а бессмертьем – то, что ближе всего,
а бессмертьем – звезды.
УБЕЖИЩЕ
Подамся самой прямою тропкой, но уведут кривые,
задумаю самую важную думу, но посторонние отвлекут вниманье,
соберусь встретиться один на один со смертью, но окажусь в убежище…
С зажженным фонарем в руке и повязкою на глазах приходят и уходят люди.
Они мне дают такой же фонарь и такую же точно повязку.
– Ты, наконец, отыскался, – они говорят. – Ты теперь снова с нами.
– Зачем мне этот фонарь? – спрашиваю у них.
– Чтоб видеть при полном мраке, – отвечают одни.
– Зачем мне эта повязка?
– Чтоб видеть при ярком свете, – объясняют другие.
А мне хочется просто смотреть,
просто воспринимать
и просто жить -
и видеть светлое светлым,
и видеть темное – темным,
правдивым – правдивое,
лживое – лживым…
…На белой, на черной, на серой земле рисую, стираю и снова рисую свой образ.
ЦЕПЬ
Во дворе у дома – собаки; они на цепи.
Они и храбры – сколько позволяет им цепь,
и кусачи – насколько позволяет им цепь,
и брехливы – поскольку позволяет им цепь,
и рычат они на цепь, но не больше, чем позволяет им цепь.
Поодаль шастает стая волков.
Волки прислушиваются к собакам, принюхиваются к собакам, но ближе все-таки не подходят:
не позволяет цепь.
ТАНЕЦ СО ЗМЕЯМИ
Борьба увлекает меня: она высвобождает все мои способности, она собирает все мои силы, она становится танцем, танец становится чудодейством, он вяжет из моих движений свой волшебный узор.
Я остерегаюсь его. И все-таки жду его.
А из моря уже выползли две змеи – две неотвратимые мести.
Они яростно бросаются на меня, они душат меня в своих скользких и цепких объятьях, они мечут мне жала прямо в лицо…
Я отдираю их от себя, я давлю их, топчу, я верчусь, извиваюсь, кричу…
Со всех сторон, словно притянутые магнитом, собираются горожане.
Они смотрят на мою смертельную борьбу, на мои отчаянные усилия…
– Какое зрелище! – восхищенно они говорят.
– Мы впервые видим такой напряженный ритм!
– Мы впервые видим такой изощренный танец!
ПАСТИ
Чтоб не бояться ходить в лес, односельчане в лесу понаставили всяких пастей-капканов: на рысь, на волка, на кабана, на медведя…