Я помню ее потухшие, глубоко запавшие глаза, ее бледные сухие губы и холодные руки, которыми она крепко сжимала мои руки, когда лежала на полу, на циновке. Я помню, как, теряя силы, она медленно закрывала увядшие глаза, уходя от тревожно завывающей сирены памяти и собственных мучений.
Она боялась, что я погружусь в печаль после ее кончины, но я полностью погрузился в молчание, и не потому, что у меня не было желания говорить, а потому, что мне нечего было сказать, ибо всякий раз, когда я пристально вглядывался внутрь себя, то видел пустоту настолько пугающую, что думал, что я уже мертв. Однако в центре той пустоты непрестанно пульсировал плотный ком, пульсировал так, будто он вот-вот взорвется.
Бабушка, когда я получил твое письмо, мне показалось, что мир стал меняться. Мне почудилось, что плотный ком — мое сердце — начал размягчаться. Не знаю, была ли это надежда, так же, как не знаю, есть ли какая-то польза в том, чтобы взращивать надежду, которая может привести меня к новым поражениям. Надежда взлетает ввысь помимо моей воли, и вот я — как видите — повинуюсь ей, как повинуется своему инстинкту голодный и бездомный кот, учуявший запах еды.
Как правило, я ни о чем не мечтаю и ни на что не надеюсь; более того, запах мечтаний не столько привлекает меня, сколько пугает. Но когда я нашел твое письмо, то неожиданно для себя ощутил, хотя, возможно, эти ощущения всего лишь иллюзия, будто я нашел частицы самого себя, те частицы, которые восполнили недостающие фрагменты в рассыпанной мозаике моего существования. Какая-то доля моего облика обрела полноту, и у меня появилась возможность, посмотрев на себя в зеркало, увидеть некоторые свои черты».
Однако едва только я проснулся утром следующего дня, то сразу же взял свое письмо и, не колеблясь, разорвал его.
«За какой иллюзией ты пытаешься бежать?» — спросил я себя и, к своему великому удивлению, вновь и в который раз, услышал, как отвечаю самому себе: «Письмо послано мне, и на него необходимо ответить».
«Моей бабушке Сурайе.
Шлю самый теплый привет!
Я — Халиль, сын Матара Юсуфа аль-Ясини, твой внук и единственный, кто остался в живых из всей нашей семьи. Надеюсь, что у тебя все благополучно, что ты в добром здравии и, получив это письмо, скоро ответишь на него.
Тоскующий по тебе внук Халиль».
Свой адрес я написал в письме, потом вложил письмо в конверт, на котором вывел: Палестина — лагерь беженцев Дженин. Хаджже[3] Сурайе, жене покойного Юсуфа аль-Ясини.
Я написал ее имя таким образом, поскольку ее полное имя было мне неизвестно.
Работница на почте внимательно прочла адрес и вернула мне письмо, сказав, что адрес неполный и письмо не дойдет до адресата.
— И все же я хотел бы отправить его, — сказал я.
— Тогда напишите ваш адрес на обратной стороне.
«Чтобы письмо вернулось к вам», — она не добавила этих слов, но наверняка имела в виду именно это.
— Я предпочитаю отправить его в таком виде, — сказал я в ответ.
— Вам решать, — сказала она, пожав плечами.
Я был похож на человека, который положил письмо в бутылку и бросил ее в открытое море. Это была отчаянная попытка отыскать в этом чуждом мире надежду, которая вернула бы мне наполненность и смысл моих дней.
Я стал ждать. Прежде мне не приходилось изведать подобное ожидание, потому что после того, что случилось, конец моей жизни был предопределен, и не было ничего такого, чего следовало бы ожидать. Для меня бойня не закончилась с потерей моей семьи и моих родственников, нет — это было непрерывно длящееся действо, которое разрушило и обезобразило мое прошлое и настоящее и стремительно продвигалось вперед, чтобы источить грядущие дни и не оставить от них камня на камне. Мне было восемь лет, когда была устроена та бойня, и в то время я не видел в будущем ничего, кроме руин. Теперь же я вглядывался в обломки в ожидании того, что сквозь них пробьется луч света.
Возможно, я ждал, что свершится чудо, которому не суждено свершиться. Но, несмотря на это, я продолжал ждать дни и месяцы, словно человек, который стоит у порога, только ему неведомо, что это — порог жизни или смерти.
— Боже, погаси огонь милосердием своим!.. Боже, погаси огонь милосердием своим! — повторяла хаджжа Сурайя про себя, услышав шум у дверей ее дома.
Спустя минуту Алия, соседка хаджжи Сурайи, без стука распахнула дверь и вошла в дом вместе с двумя своими детьми и почтальоном. Все вошедшие застыли на пороге и пристально смотрели на хаджжу Сурайю, которая никак не отреагировала на их появление.