В общем, когда Сириус смотрел на кого-то с таким выражением — Ремуса мутило. Оно означало, что кому-то сейчас придется плохо — и обычно не тому, в кого метил Бродяга. В прошлый раз пострадали многие из тех, кто был сейчас в комнате.
Ремус испуганно покосился на Снейпа — тот устроился поудобнее на своем стуле в противоположном углу лазарета и снова сложил пальцы домиком. В этот момент из-за заглушающей занавески появилась мадам Помфри — любопытство на ее лице быстро сменилось пониманием, а затем тревогой.
— Мистер Люпин, — она вздохнула, покачав головой, и с готовностью шагнула вперед. — Так и думала, что вы сегодня заглянете.
Она махнула палочкой в сторону кровати на другом конце комнаты — так далеко от Снейпа, как только возможно — и невербальным заклинанием заставила свернуться лежащие на ней одеяла. На память мадам Помфри не жаловалась.
Ремус улыбнулся — так, словно в лазарете не было никакого Снейпа, никто не вслушивался в каждое слово, и рука Сириуса под пальцами не казалась железной.
— Как я соскучился по вашим нотациям. Когда их читает кто-то еще — это совсем не то.
Он ущипнул Бродягу за руку сквозь плотную мантию. В ответ тот подтолкнул Ремуса в сторону кровати, но смотрел при этом только на Снейпа; не отвел взгляд даже тогда, когда Ремус затащил его за заглушающие занавески — мадам Помфри как раз их задергивала.
— Что здесь делает Сопливус? — спросил Сириус отрывисто, как только она с этим покончила.
— Может, стоит спросить у самого мистера Снейпа? — мадам Помфри приподняла брови и, осторожно придерживая Ремуса за плечо, помогла улечься на постель — под спиной у него возникла воздушная подушка, которая развеялась, когда он опустился на матрас.
Сириус не ответил — только уставился на медсестру все с тем же хищным прищуром.
— Не хотите? — сказала она. — Тогда, возможно, это вас не касается — всего лишь профессиональное мнение, ничего личного, — и взмахнула над Ремусом волшебной палочкой, выписывая затейливую сеть восьмерок.
В воздухе замерцали линии, по которым можно было отслеживать его жизненные показатели. Он уставился на них с вежливым безразличием и пытался представить, с чем бы таким эту картину сравнить, но в голову лезла только инвентарная опись болячек.
— Милостивая Ровена… — мадам Помфри нахмурилась. — Мистер Люпин, что вы вчера с собой сотворили?
— Ничего такого, — слабым голосом сказал он. — Иногда оно просто… тяжело проходит.
— Да, — немного помолчав, согласилась она. Потрогала его лоб, словно проверяла температуру, хотя диагностические заклинания показали бы, будь у него жар. Ремус на секундочку закрыл глаза, мечтая, чтобы на месте школьной медсестры оказалась его мать. Но магглов в Хогвартс не пускали — они плохо переносили разлитую в воздухе магию. И только раз, когда Ремус учился на втором курсе, и очередное полнолуние прошло особенно тяжело, Дамблдор разрешил ей прийти, нарушив этот запрет впервые за все время своего директорства. Мать пришлось уводить силой — у нее пошла кровь из ушей; тогда она дала Дамблдору пощечину и твердо заявила, что никто не смеет разлучать ее с сыном. Жуткое воспоминание, даже несмотря на то, что для Ремуса все его превращения сливались в одно — нескончаемая вереница, которая тянулась, сколько он себя помнил.
— Отдохните как следует, — мадам Помфри ловко и заботливо подоткнула ему одеяло. — Не лучшее начало для нового года, но после ужина и крепкого сна вы пойдете на поправку. Мистер Блэк — вы останетесь с мистером Люпином, — добавила она; Ремус — он так и не открыл глаза — невольно представил себе волшебную палочку, сурово указующую на Сириуса. — Только не шумите — иначе мигом отсюда вылетите.
— Если Сопливус не сунет сюда свой лоснящийся шнобель, — произнес Сириус. — Не то я за себя не ручаюсь.
Мадам Помфри не удостоила его ответом и вместо того сказала:
— Ремус, дорогой мой, это для вас, — и махнула в сторону подноса, заставленного разноцветными зельями, когда Ремус разлепил глаза. А затем она ушла — скрылась за звуконепроницаемой занавеской; экран был таким мощным, что ее присутствия больше не выдавал ни единый звук.
В зельеварении Ремус ничего не смыслил — не смог даже получить на экзамене "выше ожидаемого", чтобы взять этот предмет на старших курсах, но эти зелья он знал, пожалуй, даже лучше, чем Слагхорн. То кобальтово-синее, что словно мерцало изнутри — это болеутоляющее. Вон то, ярко-коричневое — мышечный релаксант. А это, опалесцирующее и сероватое — мощное снотворное; его магия заключалась только в том, что оно позволяло крепко уснуть и проспать ровно десять часов. Но сон исцелял уже сам по себе, и после каждого полнолуния Ремусу хотелось только одного — спать.