Сириус не предлагал ему выпить лекарства — просто по очереди изучал флакончики, склонившись над Ремусом, чтобы дотянуться до зелий. С ними любая пища на вкус становилась как корни травы, сдобренные крылышками насекомых, поэтому Ремус всегда принимал их после еды, даже анальгетик. Сириус это помнил.
— Ну как? — спросил Ремус, когда Бродяга поставил снотворное на место, звякнув стеклом. — Углядел там что-нибудь ценное?
— Тебе виднее — ты в них лучше меня разбираешься. И не потому, что пьешь их каждый месяц, — уточнил он. — Не знаю, отчего у тебя такие проблемы с зельеварением — ты же по одному блеску можешь сказать, какой силы болеутоляющее, — во взгляде Сириуса мелькнула досадливая симпатия. Так было всегда, когда Ремус начинал приставать к нему с нравоучениями — из-за сигарет ли, из-за несделанного ли домашнего задания или из-за тех первокурсников, что заняли лучшие кресла у камина, когда Ремус хотел позаниматься, и за это Сириус наложил на них заклятье, от которого пальцы приклеивались к носу.
— Зелья еще скучнее уроков Биннса. Эти я изучил лишь потому, что они постоянно маячат перед глазами.
— Как скажешь, Лунатик, — согласился Сириус, возводя глаза к небу. — Убеждай себя, сколько влезет. Все равно ты скромничаешь.
— Не все же отличаются твоим непрошибаемым апломбом, — как можно серьезнее ответствовал Ремус.
— Зануда, — сказал Бродяга, но словам его недоставало убедительности; к тому же он опять улыбнулся краешком рта — как тогда, в поезде. — Повезло тебе, что ты такой дохлый, а не то б я расчувствовался, как девчонка, и полез обниматься.
Занавески зашелестели и раздвинулись — это вернулась мадам Помфри. Перед собой она несла поднос с рационом больного оборотня: мясо — отбивная — и немного бульона. На соседней тарелке была курица с картошкой — Ремус решил, что это для Сириуса.
— Сомневаюсь, что иначе вы бы оставили этот лазарет в покое, — произнесла медсестра, ставя поднос Ремусу на колени. — А у меня, мистер Блэк, есть и другие пациенты, которым тоже нужен отдых — как и мистеру Люпину.
— Эванс? — небрежно уточнил Сириус.
Мадам Помфри не подала виду, что расслышала этот вопрос.
— Когда закончите с едой, мистер Люпин, выпейте зелья и отставьте поднос в сторону.
А затем она шагнула за занавеску и снова канула в тишину.
— А ты как считаешь, Лунатик? — все так же небрежно поинтересовался Сириус и, не давая Ремусу даже прикоснуться к серебристым столовым приборам (не из настоящего серебра, разумеется), принялся сам разрезать для него отбивную. — Думаешь, это Эванс, раз Сопливус переполошился и завис в лазарете эдаким нетопырем-переростком?
— Думаю, что тебе лучше попридержать язык. Не то мадам Помфри услышит, и будет у тебя зеленый лук вместо ушей.
Сириус наколол на вилку кусочек отбивной и притворился, что хочет скормить его Ремусу, но в последний момент отдернул руку в сторону и сунул отбивную в собственный рот. Ухмыльнулся, прожевал, подцепил с тарелки еще кусочек и наконец отдал вилку законному хозяину.
— Надо же — и года не прошло, — заметил Ремус ехидно.
— Ну же, Лунатик, — сказал Бродяга, вгрызаясь в куриную ногу. — Это точно Эванс — скажешь, нет? На станции у нее был еще тот видок, а Сопливус так себя вел…
— Зачем ты спрашиваешь у меня, если и сам все прекрасно знаешь?
— Но я не знаю, — нахмурившись, возразил Сириус. — Именно поэтому и гадаю. Ну же, ты так хорошо раскрываешь тайны — спорим, если бы оборотнем был кто-то из нас, тебе бы не пришлось потратить два года на то, чтобы его раскусить.
Ремус вздохнул.
— Хочешь лестью втянуть меня в разговор?
Сириус обаятельно улыбнулся в ответ, но поддаваться этой харизме было нельзя, поскольку все хорошее быстро заканчивалось, а потом… Ремус содрогнулся, не желая даже думать о бесконечных идеях и догадках на тему Снейпа и Лили, которые хлынут тогда из друзей, точно пар из кипящего котла. Джеймс, должно быть, совсем потеряет голову от страха и тревоги, Питер только подольет масла в огонь своими рассуждениями о темной магии, а Сириус будет смотреть на Снейпа все с тем же нехорошим прищуром, потому что всегда ненавидел и его, и всех ему подобных.
— Если Снейп и впрямь тут из-за Лили, — сказал Ремус как можно непринужденнее, — то я рад за нее — что он ее поддерживает, когда ей так плохо.