— Не заставляй меня применять Силенцио, — негромко сказал Северус, одарив ее таким убийственным взором, который наверняка вселил бы благоговейный трепет в любого, кроме его матери, и, возможно, Волдеморта.
— Но… — начала Лили, но ее слова заглушил возглас Сириуса:
— Ебать, Сохатый! Ну, теперь-то ты видишь? Она совсем рехнулась…
— Это все из-за проклятия!
— А что если нет, бля? — прокричал Сириус. — Если это никакое на хуй не проклятие, и она этого правда хочет? Тогда до тебя наконец дойдет?
— Тс-с, — неожиданно зашипел Ремус; Лили не поняла, почему, пока…
…пока на залитый светом факелов пол не легла черная тень — из-за угла появилась…
…профессор Макгонагалл.
— Двадцать пять баллов с Гриффиндора, мистер Блэк, — сказала она резко, — за такие выражения. Все остальные, — Макгонагалл остановилась неподалеку от выясняющей отношения четверки и окинула их внимательным, почти осуждающим взором, — вы должны явиться к директору.
— Но мы ничего не делали! — запротестовал Питер. — Пожалуйста, профессор, это все Снейп…
— Ничего подобного! — возмутилась Лили. Северус рядом вздохнул — тихонько, почти неразличимо.
— Мистер Петтигрю, мисс Эванс, — произнесла Макгонагалл таким металлическим тоном, что это уже смахивало на лязганье, — об этих бесконечных драках мы поговорим потом. Сейчас речь пойдет о другом. Вас четверых, — она взглянула на Мародеров поверх очков, — как и мистера Снейпа, хотел видеть директор. Прямо сейчас. Будьте так добры, следуйте за мной.
На Ремусе, как заметила Лили, просто лица не было. Остальные излучали смесь надежды, раздражения, отвращения и беспокойства — в разных пропорциях… но Ремус выглядел так, словно только что увидел, как для него возводят эшафот. Неужели он знал, чего от них хочет директор? Но тогда при чем тут Сев?
— Мисс Эванс, — сказала Макгонагалл, — возвращайтесь в башню Гриффиндора.
— Что? Но я тоже хочу с ними, — брякнула Лили.
— Чего вы хотите, не имеет значения, — казалось, ее задело уже одно предположение, что Лили может думать иначе. — Происходящее вас не касается. Вы пятеро — за мной. И чтоб никаких мне выяснений отношений — ни оскорблений, ни заклинаний, ни драк по дороге.
Ощутив прикосновение к локтю, Лили вздрогнула. Еле заметное, легкое как пушинка, но все-таки она его почувствовала. Вряд ли Сев задел ее случайно; нет, он нарочно до нее дотронулся, когда переступал порог.
Забавная мелочь, пустяк — но сердце тут же встрепенулось и взмыло к небесам, как птица, у которой наконец-то срослось крыло. Лили смотрела им вслед — Северус шел последним, бесшумной, скользящей походкой — и на душе становилось необычайно легко, в ней просыпалась надежда…
А потом он бросил взгляд через плечо, когда сворачивал за угол, и на какой-то миг их глаза встретились. Радость полыхнула внутри, как петарда, у которой подожгли фитиль; Северус мгновение помедлил…
…а потом вся процессия скрылась за поворотом.
"Все будет хорошо, — подумала Лили; от облегчения на нее накатила слабость. — Северус изворотливый — он как-нибудь выкрутится".
Но она не собиралась на этом успокаиваться и просто сидеть и ждать в гриффиндорской башне, как пай-девочка. Похоже, на пай-девочку она вообще больше не тянула.
К счастью, в Директорскую башню можно было попасть по потайному ходу. О нем мало кто знал; Дамблдор сам показал его Лили во время войны.
Она затворила за собой дверь в тот заброшенный коридор и побежала; нужно было поторапливаться, чтобы не пропустить ничего важного.
Глава 22
Потайной ход заканчивался за книжным шкафом. Там имелось и второе ответвление, которое вело в личные апартаменты директора, но ее интересовало именно это, позволяющее попасть в кабинет. А если отодвинуть в сторону маленькую панель, то можно было услышать все, что происходит за стеной. Лили невольно задумалась, часто ли Дамблдор стоял тут, наблюдая за студентами — или, может быть, членами Ордена? — которые ждали его в кабинете.
Чтобы отодвинуть панель, до нее сначала пришлось дотянуться — Дамблдор был на голову выше Лили, а эта штука располагалась на уровне его глаз. Так что в комнату заглянуть не получилось, но зато стало слышно…
Голос Сириуса. В памяти всплыло его лицо — то, как он выглядел в коридоре; ожесточившийся, мрачный, излучающий неприязнь, едва ли не отвращение… отчего-то это воспоминание оказалось неожиданно болезненным.
— …хули ли мы вообще тут.
— Я знаю, почему, — сознался Ремус; судя по слабому и бесцветному голосу, его мутило.