Все как на ладони — но она никогда этого не замечала.
Худшее ее упущение — самый большой секрет, который всегда лежал на самом виду, и тем не менее ухитрился остаться тайной. Ей повторяли, что с Севом нельзя дружить, что ни сочувствия, ни даже понимания он не заслуживает, что любовь к нему — любовь любого рода — невозможна, просто немыслима, и она позволила им себя убедить, поверила им, а не собственным чувствам, послушалась людей, которые его ненавидели, а не голоса собственного сердца. Она все, все сделала не так, выбрала не то, что следовало…
Вот оно — злейшее ее предательство.
И если она ничего не сможет исправить, то лучше бы так и осталась мертвой. Но она была жива — стояла тут, и могла шагнуть вперед, и сердце ее билось — и всей своей душой знала, что должна послать все и всех, ко всем чертям и хренам, и заново собрать из осколков то, чему когда-то сдуру дала разбиться.
Северус уставился на нее с каким-то непонятным выражением. Хотелось думать, что это все из-за решимости, которую она излучает; что эта уверенность вливается в него, точь-в-точь как его чувства перетекали в нее, когда между ними возникла та связь — но это вряд ли, конечно… С другой стороны, он не надел еще свою бесстрастную маску; ушел в себя, да, но пока что не окончательно.
Лили заставила себя отнять от лица руки.
— Ты мне не доверяешь, — ее голос дрожал и срывался, но она смотрела ему прямо в глаза, вкладывая в этот взгляд всю свою силу. Почувствуй это, если не веришь мне на слово, Сев, ну пожалуйста… — Можешь говорить что угодно, можешь поступать как угодно и как угодно от меня отгораживаться, но я не отстану от тебя и не вернусь в Хогвартс, ни к ним, черт подери, и ни к кому другому! Ясно тебе? Даже если придется тащиться за тобой до Китая и всю дорогу зудеть у тебя над ухом — мне плевать! Разве что — разве что ты приложишь меня Обливиэйтом и посадишь на автобус до Хогсмида, но сама я ни за что! Не уйду! Ты… так важен для меня…
— Ты несешь вздор… — начал было он, но в лице его было что-то безумное — сила, от которой дрожал голос…
— Я не для того умерла, чтобы снова тебя потерять! Мне было больно, когда мы… когда все это случилось, но я притворялась, что ничего нет, и все время так мучилась… Я должна была все сделать по-другому, я столько всего испортила — но разве можно что-то исправить, если ты даже не веришь, что я хочу все исправить?!
Внутри кольнуло — словно призрачная рука коснулась сердца, запустила в него пальцы и дернула за тонкую струнку. Было больно, и на какую-то шальную секунду Лили померещилось, что это сердечный приступ — она прижала руку к груди, но все уже утихло, оставив после себя только смутное эхо.
— В чем дело? — требовательно спросил Северус. — Что не так?
— Ничего, — она встряхнула головой. — Прошу тебя… — взглянула ему в лицо — ему, и всем тем эмоциям, которые затопили и ошеломили ее за тот короткий миг, когда она их тоже чувствовала. — Я теперь знаю… о чем сожалею. И я… когда ты был под Контрапассо…
В его глазах что-то дрогнуло, и на мгновение ей почудилось, что в них промелькнула паника.
Все, что я делал, я делал только ради тебя, но этого было слишком мало, чтобы исправить то зло, что я на тебя навлек…
Неужели… Но что это тогда значит — что все очень плохо или, наоборот, просто идеально? То, что он… все эти годы, пока она… но нет, это немыслимо, прошло слишком много лет.
Но тогда…
— Я уже ничего не соображаю, — сказала Лили; голова начала кружиться, и снова вернулась боль — сердце словно дергали за невидимые ниточки. — Не понимаю, что вокруг происходит. Ты, такой, как сейчас, и я, когда я рядом с тобой, — только это тут и есть настоящего, а насчет остального я уже и не знаю…
Северус не произнес ни слова — только уставился на нее, и все. На что он смотрит? Да он ее вообще замечает?
Торопливый шорох шин… к остановке подкатил автобус, сияя изнутри ярким белым светом. Гидравлика зашипела, и лязгнули, отворяясь, двери; Лили слышала все это, но так и не обернулась… не двигалась с места, глядела на Северуса — а он на нее…
— Вы двое — вы идете, или как? — громко спросил водитель. — Всю ночь ждать не буду.
— Тут… — Северус вытянул руку, схватился за боковую стенку остановки. В ослепительном свете фар он казался белым как мел. — Надо идти…
Залез в автобус — его движения стали дергаными и неловкими, и Лили последовала за ним на подгибающихся ногах; бросил горсть маггловских монет в ящичек для денег — просыпал часть, и даже не остановился, чтобы их подобрать. Возможно, водитель счел это странным — она не знала, потому что не могла перестать смотреть на Сева. Да, ей не удалось договорить до конца — но то, что все-таки было сказано… Хватит ли этого, чтобы он наконец ее выслушал? Даже если потом и поднимет на смех?