Поясню, что такое «вертикализация». Производится она с помощью стола, на который укладывают пациента, привязывая его ремнями. Стол медленно, вместе с больным, перемещается из горизонтального положения в вертикальное. Конечно же, не сразу, а постепенно, пока организм полностью адаптируется.
Вначале эти восстановительные упражнения проводил магистр Войцех Хидзиньский, высокий брюнет, очень славный, спокойный человек. Я сразу отметила, что у него необыкновенно «легкая» рука.
Первые месяцы были очень трудными. Привыкшие в течение длительного времени к бездействию мускулы сильно болели. Но плакать я разрешала себе только при самых жестоких болях, ибо знала, что пан Войтусь, будучи настоящим мужчиной, не выносит женских слез, что ему это крайне неприятно.
Однажды я подняла свою руку над одеялом самостоятельно, без его помощи. Мы оба невероятно обрадовались. Похвалив меня, доктор дал мне новое «домашнее задание» – так я в шутку называла упражнения, которые должна была выполнять без него. На другой день состоялся «коллоквиум» и последовал новый урок. Так продолжалось изо дня в день, до самого моего отъезда. У пана Войцеха хлопот со мной было предостаточно – нужно было пробудить к жизни, к движению, всю левую половину тела. Ведь даже после нескольких недель неподвижности образуются пролежни, атрофируются мышцы. Плечевой сустав и лопатка, а также локоть, колено, тазобедренный сустав, суставы левой руки и стопы не двигались вовсе. Когда пан Войцех уехал отдыхать в горы, меня передали пану Казимиру Баблиху, который до сих пор приезжает ко мне из Константина и руководит моим выздоровлением. Я всегда радуюсь приезду пана Казика, хоть знаю, что не обойдется без болей. Новый доктор, несмотря на свою молодость, оказался отличным профессионалом, умеющим найти чуткий подход к пациенту.
Сейчас, когда я об этом пишу, мне уже много, много лучше. Однако достаточно ловко управляться с авторучкой еще не могу. Моим суставам еще кое-чего недостает до восстановления полной двигательной способности. Мне придется еще интенсивно их разрабатывать. Во всяком случае, вытяжное приспособление, будучи весьма мало привлекательным предметом меблировки, еще послужит мне некоторое время, хотя я с удовольствием уже сейчас выбросила бы его!
Мне доводилось неоднократно видеть в фильмах (чаще всего в комедийных), как лечат разного рода комплексы с помощью психоанализа. Так вот, больной (чаще всего внушивший себе, что он болен) удобно располагается на кушетке и рассказывает обо всем, что его гнетет. Врач садится рядом и внимательно выслушивает монолог. Однажды высказанные признания становятся тем самым уже навсегда вычеркнутыми.
Мои искренние, в полном соответствии с правдой, воспоминания, быть может, возымеют такое же действие. Мне бы очень хотелось забыть, вычеркнуть из памяти целых два года, чтобы когда-нибудь без всякого внутреннего сопротивления запеть одну из чудесных неаполитанских песен.
Об Анне Герман
Возвращение Эвридики
Воскресным вечером я прогуливался по Лазенкам, как вдруг откуда-то издали приплыла песня. Усиленная микрофонами, она струилась над старым парком, и я остановился словно пораженный громом: неужели она?! Конечно, этот голос трудно спутать с чьим-то другим, но ведь писали же, что она еще не вполне оправилась после той беды… Я рванулся навстречу песне и скоро был около «Театра на воде», окруженного тысячной толпой. Когда, пробившись сквозь людскую стену, посмотрел на эстраду, все сомнения исчезли: конечно, она! Голубоглазая, золотоволосая, в один счастливый день покорившая Сопот «Танцующими Эвридиками», а потом покорившая мир. Три года триумфа – и вдруг страшное известие: в Италии попала в автомобильную катастрофу, положение тяжелое… Врачи не знали, с чего начинать спасение. Это было в 1967-м…
И вот теперь снова вижу Анну Герман, слышу ее песню «Спасибо тебе, мое сердце», и мне самому хочется сказать ей: «Спасибо, что Вы оказались сильнее несчастья и вновь нам поете». И я действительно говорю ей примерно это, уже за кулисами, когда закончилось первое отделение и есть возможность полчаса спокойно побеседовать.
– Как Вы себя чувствуете?
– Сейчас уже все страшное позади. Мое положение было отчаянным – и с физической, и с психической стороны. Ведь очень долго оставалась без памяти, не могла сказать ни слова. Пять месяцев лежала «замурованной» в гипс до самого носа, еще пять – полная неподвижность без гипса. Два итальянских госпиталя и три польские больницы старались вернуть меня к жизни. Было неясно, срастутся ли кости, смогу ли ходить. Через два года начала упражнения с памятью – ведь я не помнила ни одного текста песни. Потом попыталась петь – тихо-тихо и совсем недолго. На большее сил не хватало. Лежа дома, стала впервые сама сочинять музыку. Сочиняла без рояля, в голове. Друзья потом ее записывали. Первую песню, которая называется «Судьба человека», написала на слова Алины Новак. Теперь у нас с Алиной уже есть долгоиграющая пластинка. Но до эстрады было все равно далеко. Однако специальные физические упражнения, которые я выполняла до седьмого пота, оказались эффективными. И хотя левая рука еще действует плохо и нога тоже не совсем в норме, я рискнула встретиться со слушателями. Вы присутствуете как раз на одном из самых первых концертов. Через неделю выезжаю на побережье: гастроли, прерванные четыре года назад, продолжаются.
– Теперь Вы исполняете свои песни. О чем они? Что Вас прежде всего волнует?
– На основе исторических документов мы с Алиной Новак написали несколько песен, составивших «Освенцимскую ораторию». Наша совместная самая первая работа определила и название цикла – «Человеческая судьба». Особенно дорога мне песня «Спасибо, мама». Давно мечтала о ней. Мне очень было нужно рассказать о моей маме, которая одна меня вырастила и всегда остается самым родным человеком. Попросила Алину написать текст. Обе боялись банальности, ведь столько уже пелось о мамах… Но, кажется, песня удалась. Во всяком случае, и мне, и маме нравится. В общем, пишу и пою о том, что волнует каждого. О человеческом.
Но в моей новой программе будут не только собственные песни. Наверное, сохранится «Эвридика». (Вчера на концерте поднимается на сцену старушка с цветами: «Спойте, пожалуйста, песню, в которой ветер свищет по улицам…» Конечно, не смогла отказать.) Будут мелодии и советских композиторов – Бабаджаняна, Фрадкина, Фельцмана. Фельцман специально для меня написал песню «Двое».
– Вы получили много высоких наград. А какая для Вас самая дорогая?
– Однажды в Милане проходил телевизионный конкурс. Соревновались семьи – три поколения. Например, дедушка исполнял бабушке серенаду – ту самую, которую пел в молодости. Внучка должна была разрезать торт, разложить по тарелкам и всех угостить… А между соревнованиями выступали разные певцы, и я тоже. И вот когда спела по-итальянски «Не спеши» Арно Бабаджаняна, подходит ко мне седой дедушка: «Синьора, Вы поете совсем иначе, чем теперь принято. Вы поете, как во времена моей молодости – сердцем. Сейчас же модно шумом заглушать то, что хочет сказать сердце. А у Вас это слышно. Приезжайте, синьора, ко мне на Сицилию…» Конечно, награды на фестивалях дороги, но, когда услышишь такое, словно крылья вырастают.
– За время болезни Вы, кажется, и книгу написали?
– Да, она уже вышла. Называется «Вернись в Сорренто?». После названия – знак вопроса, потому что, когда писала, было совсем не ясно, смогу ли вернуться в Сорренто, где мне раньше довелось много выступать. В книге – размышления о жизни, о песне, воспоминания о встречах.
– К нашей общей радости, Вы вернулись и в Сорренто, и в Варшаву, и в Ленинград. Когда же Вас можно наяву ждать в нашей стране?
– В июле – августе будущего года. Этой встречи сама жду не дождусь. Ведь, когда лежала в гипсе, столько добрых писем получала и из Москвы, и из Ленинграда, и с Дальнего Востока… Поэтому будущим летом хочу у вас петь не только в крупных городах, но и на самой дальней периферии, куда редко попадают заграничные гастролеры. За зиму поработаю над программой, надо собрать тридцать самых лучших песен. Мечтаю, что в Москве для фирмы «Мелодия» запишу кое-что новое (ведь моя самая первая пластинка родилась именно там). Очень стремлюсь и в Ленинград. Петь для ленинградцев – наслаждение.