Она стояла под раскидистым дубом на окраине поля. Ее красота была рождена этим полем, небом и ветром, была их продолжением, - и я не удивился, увидев Ее. Я подумал, что это нимфа, хотя не слыхал о нимфах полей, и осенил Ее крестным знамением, ибо негоже христианину смотреть на такое существо, пусть оно и прекрасно, как сам свет. После этого Она должна была исчезнуть, и сожаление шевельнулось во мне, потому что такую красоту редко доводится видеть человеку. Наверное, так Ева была прекрасна в Эдеме, не запятнанная грехом, среди благословенной Богом земли.
Но Она не исчезла. Радость охватила меня, и тогда же я решил, что возьму Ее в жены, будь она графиней или служанкой.
- Сеньор! – сказала Она, и голос ее проник мне в душу, позвав все самое лучшее, что есть в человеке. – Ваш конь топчет поля крестьян, уничтожая посевы. Пусть это ваши крепостные, но я прошу вас смилостивиться и не губить их труд.
С тех пор я более не охотился.
Я вспомнил свое имя. Но теперь я не был человеком, и не текла в моих жилах кровь потомка гордого рода. Что толку было в этом имени? Она дала мне собачью кличку, и звук Ее голоса, произносивший ее, был слаще криков вассалов, возглашавших мне славу.
Я был счастлив, насколько можно быть счастливым в моем положении. Я находился подле Нее неотлучно, Она ласкала меня, мы были рядом – что еще я мог требовать? Она любила меня, это несомненно. Помнила ли Она хоть что-то о прошлой жизни, или это было всего лишь сентиментальной склонностью к бессловесному животному? Я предпочитал думать так, как мне больше нравилось. Все равно эти мысли были только моими.
Но я помнил и Ее имя – прежнее, ибо теперь Ее звали иначе. Оно звенело во мне, как голос колокола, что разносится над тихим монастырем, призывая к молитве, и каждый удар моего сердца был ударом этого колокола…
Словно бы плотный туман в памяти скрывал обстоятельства моей смерти. То, что было после, являлось мне чуть яснее.
Душа моя ждала суда, и там, пребывая в непостижимых областях, я встретил Пино. Ему было жаль меня, я видел, но он скрывал свою жалость. Я был благодарен ему за это. Славный парень, он достоин был стать рыцарем, но с честью нес и свой чин оруженосца. От него я узнал, что Господь дарует прощение и тем, кто не принес покаяния святым отцам, но приник к Господу в душе своей. Это показалось мне справедливым.
“Когда налетели сарацины, мессир”, - сказал мой добрый Пино, - “я отрекся от суетных мыслей о привале, еде и питье, и с именем Господа и Пресвятой Девы Марии в сердце встретил смерть”.
Кто виноват, ясноокая, что умирая от ран в песках Палестины, я думал не о Боге, а о тебе?
Как я полагал, мое нынешнее существование в собачьем теле было наказанием за грехи. Но я не понял, отчего Пино смотрел на меня с таким состраданием. Ведь я мог созерцать Ее, слышать Ее голос, и любить Ее по-прежнему. Пусть мы не могли обвенчаться снова и подтвердить, что наши судьбы соединены навек, но я не утратил Ее – и значит, это не было Адом.
Я заметил, что мои чувства несказанно усилились и обострились. Теперь я мог ощущать присутствие разных людей, их намерения и суть их душ. Не знаю, должно ли это было явиться каким-то возмещением утраченного мною, или было присуще животному телу, в котором я находился. Я слыхал о случаях, когда звери и птицы предсказывали близящиеся бедствия, должно быть, эти способности были сродни моим.
Но тем не менее, звериная плоть причиняла мне массу неудобств. Меня не особенно волновала нагота, поскольку Божьи твари устроены целомудренно, и их срамные органы скрыты самим строением их тел. Чрезвычайно смущала же меня необходимость отправлять естественные надобности у всех на виду. Усугублялось же это неудобство тем, что собаку, то есть меня в собачьем теле, чаще выводила на прогулку моя Дама…
Кроме того, человеческой душе не свойственно существовать в таком обличье. И некая часть меня все же принадлежала собаке. Иногда, когда я сильно уставал или слишком глубоко погружался в размышления, животная суть брала верх. Сколько стыда доставляли мне такие мгновения!
Прошло несколько лет, и я уже почти смирился со своей участью, когда произошло то, чего я меньше всего мог ожидать. Меня давно терзали раздумья о том, нахожусь ли я в Аду, в Чистилище, или вновь рожден в Господнем мире. И главным доводом всегда была мысль о том, что моя Дама никак не могла оказаться в преисподней. Это вселяло в меня силы и надежду, и ободряло как ничто другое. Но сегодня уверенность моя пошатнулась.
Страшная мысль посетила меня: что, если моя Дама отправилась в Рай, сообразно делам своим, и пребывает ныне в блаженстве, достойном Ее, а эта девушка – всего лишь призрак, посланный обманывать меня бесплотной надеждой? Это было чрезвычайно похоже на правду, и более того – справедливо. Мучаясь этим предположением, я провел ночь без сна, и весь следующий день просидел на подоконнике, глядя во двор, полный пыли и ржавеющего железа. Здесь ли должна после смерти находиться Прекраснейшая из прекраснейших, средоточие всех совершенств?
Но ближе к сути.
Когда солнце уже скрылось за жестяными крышами многооконных домов этого мира, Она возвратилась домой. Как и прежде, я знал о Ее приближении задолго до того, как Она показалась в виду. Но в тот день мои обычные чувства – светлое томление и предчувствие радости – были омрачены новым, незнакомым ощущением…