— Отцепись, Фред. Ну чисто уже.
Но Фред цепко держал его второй рукой за шею:
— Ничего подобного. У мамы будет обморок, если она тебя такого увидит. Не вредничай, Джорджи. Облизни губы.
Джордж, стараясь дышать как можно ровнее, помотал головой, сопротивляясь. Ну почему Фредди такой упертый?
— Тогда я сам, — усмехаясь, Фред притянул его к себе и, не прекращая коварно ухмыляться, лизнул в губы. Раз. Джордж замер, не смея пошевельнутся. Еще раз. Потом еще один. А потом еще и еще, проходясь по самым губам, отчаянно прижимая к себе, словно не в силах остановиться.
И Джордж зачем-то сам подставлялся под быстрые, чуть щекотные движения его языка и чувствовал, как в груди не хватает дыхания. В неправильности происходящего было что-то очень болезненно верное. Фред наконец-то был так близко. Так правильно близко, что вечный страх потерять его терялся и понемногу отступал назад.
Джордж закрыл глаза, обнимая брата, и крепко прижался, вминая, сливаясь в одно целое.
— Еще, — тихо потребовал он, когда отчаянно краснеющий Фред попытался неловко отстраниться. — Еще хочу, Фредди.
Ему почти не было стыдно за свое возбуждение, потому что он чувствовал, что Фред возбужден точно так же, как он.
— Ты почти чистый, — срывающимся шепотом выдохнул Фред и провел по его рту пальцем, словно проверяя, а затем, не выдержав, осторожно прикоснулся к его губам своими.
Джордж вздрогнул, слишком ошеломленный сладкой судорогой, прокатившейся по всему телу, замер на секунду и тут же рванулся вперед, навстречу, тоже целуя. Неловкие поцелуи оседали на их губах, один за другим, — быстрые, неуверенные, нежные в своей неопытной наивности.
— Так боюсь… что с тобой… что-нибудь… — шептал Фред ему в рот, снова и снова прижимаясь к его губам своими, и от того, что он, оказывается, тоже прятал за привычной безбашенностью этот рвущий изнутри страх, было так сладко и так щекотно внутри, что хотелось плакать. — Никогда не уходи от меня. Слышишь, Джорджи?! Не смей… Поклянись мне… Пообещай…
Их губы уже давно распахнулись друг другу навстречу, и языки, сталкиваясь, продолжали вылизывать уже изнутри, разливая по позвоночнику жидкую лаву. И Джордж, плавясь во всех этих новых чувствах, тоже целовал исступленно-больно и клялся, чувствуя, как в животе взмывают вверх полчища бабочек, и сам требовал обещания с брата, что вместе, обязательно вместе… И было так сладко, так пряно и остро клясться на поцелуях, тереться друг о друга, чувствуя, как по телу льется огонь, и так хотелось… слишком хотелось всего, что почти забылась преступная неправильность происходящего. И когда они, наконец, смогли выпустить друг друга из объятий и, пряча друг от друга глаза, торопливо свели мокрые пятна с брюк, Фред, привычной усмешкой прикрывая стеснение, протянул брату половинку расколотого надвое зеркала:
— Держи, Джорджи. Твое по праву. Чтобы ты не забыл. Мы ведь никому об этом не скажем, правда?
И Джордж, глядя в серьезные глаза, такие же голубые, как у него самого, мгновенно понял, что вопрос относился вовсе не к разбитому зеркалу тетушки Мэвис.
— Никому, Фредди, — он помотал головой и тихо добавил: — Никому.
Джордж улыбнулся воспоминаниям. Как давно это было. Но с тех пор он постоянно носил этот обломок с собой. Как талисман. Как их талисман. Всю жизнь. Но не знал, что и Фред, оказывается, тоже.
Джордж нехотя вытянул руки, разглядывая оба осколка. Всего несколько дней назад Фредди сжимал его и гладил пальцами так же, как и он свой. Джордж приложил осколок Фреда к своему и медленно соединил их вместе. Всегда вместе. Болезненно усмехаясь, он снова зачем-то заглянул туда внутрь. Из треснувшей поверхности на него глянуло измученное бледное лицо в веснушках, искаженное страданием. Его собственное. Или Фреда. Как различить? Фредди обещал ему, что они всегда будут рядом. Но он ушел, а Джордж остался. Вот так. Он медленно разъединил осколки, и изображение дрогнуло и заколыхалось, разъезжаясь в разные стороны. Разрывая все надвое. Всю их прошлую жизнь. Надвое. Теперь всегда будет так. И никак иначе. Сердце снова истошно заныло.
Не в силах больше терпеть эту муку, Джордж вскочил с места, наскоро придумывая, куда аппарировать. Куда угодно. Лишь бы сбежать от себя. От плачущей мамы. От рыдающей Джинни и потерявшего силы отца. От брата под тяжелой неровной плитой. От изматывающей внутренней боли.
Джордж накрепко стиснул губы и приготовился к аппарации. Лютный переулок — это то, что ему сейчас было нужно.
*
Высоко подняв ворот старенькой мантии, Джордж брел в разношерстной толпе. Серые здания, обветшалые крыши, потрепанные одежды и странные лица, а над всем этим плотный туман. Гиблый переулок всегда был напичкан темной магией под самую завязку. Если бы она еще могла хоть как-то помочь.
Джордж поплотнее закутался в мантию — чертовски холодный выдался май во всех смыслах — и, бросив рассеянный взгляд на витрину “Яды и отравы Шайверетча”, внезапно затормозил, испугавшись забрезжившей в голове мысли и одновременно радуясь ей, словно новому другу. Какое-то время он просто стоял посреди улицы, не замечая сердитых толчков и ругани в спину, затем сделал шаг к витрине, завороженно разглядывая выставленные в ней пыльные пузырьки и флаконы. Глаза воодушевленно скользили по многообещающим этикеткам: “Белая смерть”, “Сладкая смерть”, “Одна смерть на двоих”, а страшная поначалу мысль теперь казалась и вправду все больше сладка. Джордж нащупал в кармане осколок Фреда, сжимая его так сильно, что чуть снова не прорезал кожу. “Всегда вместе”. И как же он не подумал? Не зря мама боялась отпускать его одного. Ведь очевидно, что она боялась именно такого исхода. Который несет с собой облегчение.
Сдерживая дыхание от закипающего в груди восторга, Джордж сделал к витрине еще один крохотный шаг, намертво прикипая взглядом к темно-зеленым и желтовато-красным бутылкам. Какое-то время он просто зачарованно стоял, молча выбирая себе свою смерть с тем же жадным интересом, как в детстве выбирал леденцы в витринах “Сладкого королевства”. Не слыша ничего вокруг, оглушенный захватившей его мрачной идеей Джордж сильно вздрогнул от холодного голоса, внезапно раздавшегося позади него:
— Я искал тебя, Уизли.
Еле сдерживая раздражение, Джордж оглянулся. Перед ним стоял младший Малфой — зализанный, как всегда, бледный, но решительный, с насмешливой ухмылкой на поджатых губах.
Застигнутый врасплох Джордж словно очнулся от морока и, окинув того ненавидящим взглядом, сделал попытку молча уйти, но Малфой уверенно загородил ему дорогу.
Джордж, менее всего сейчас настроенный на общение с проклятым слизеринцем, грубо пихнул его кулаком в грудь, заставляя посторониться, но тот уверенно перехватил его кисть.
— Я сказал, что искал тебя, — надменно процедил он, удерживая его запястье рукой, идеально обтянутой тончайшей черной лайкой.
Джордж смотрел на него со все возрастающей ненавистью. Мелкий пронырливый школьный гад теперь вырос в красавца с точеными чертами лица. Его мантия из какого-то новомодного и супер-дорогого материала лежала на плечах свободно и стильно, пуговицы с витиеватыми змейками неярко поблескивали серебром, и сам он снова держался как хозяин жизни, для которого не существовало войны, арестов и боли.
— Что тебе нужно, Малфой? — пробормотал Джордж, все еще пытаясь сдвинуть того с дороги.
Но Малфой даже не думал уходить.
— Твоя сестра скоро выйдет замуж за Поттера, — презрительно сообщил он, глядя Джорджу в лицо, и тот невольно поднял на слизеринца глаза. — Ты должен расстроить эту свадьбу, — обронил Малфой так небрежно, словно сообщал прогноз погоды на завтра.