Жизнь еще не раз сводила Джорджа Метлоу с соплеменниками из-за «железного занавеса», но до сердечного разговора с ними, как завещал ему дед, у него не доходило, так как видел он их, в основном, через оптический прицел снайперской винтовки. А вот чувство вины за смерть морпеха почему-то не оставляло его никогда — лишь с годами притупилось.
В Афганистане Метлоу, инструктировавший моджахедов, был ранен и оказался в плену у русской диверсионной группы, отбившейся от своих… Он был просто поражен внешним сходством и внутренним родством погибшего морпеха с командиром этой группы майором Стрелковым, который спас ему жизнь, хотя у Метлоу не было никаких прав рассчитывать на это. Такие же широкие плечи, скуластое лицо, сильные казацкие руки и спокойный, презирающий смерть взгляд темно-серых глаз. «Он его сын? — мелькнуло у Метлоу. — Но майор ненамного моложе меня… Тогда брат?..» Но еще больше его поразило то, что русские не стали его добивать, не бросили в горах умирать, а тащили собой и, по сути, спасли ему жизнь.
А потом военная судьба сыграла с ними злую шутку — Стрелков был контужен в бою с моджахедами и полковник ЦРУ Джордж Метлоу, понимая, что контуженного майора ждет трагическая участь русского морпеха из его юности, не отдал его на растерзание. Отдать им тогда Стрелкова — значит растоптать память деда и честь казачьего рода, которая для деда была превыше всего, понял тогда Метлоу, этому не бывать, даже если боссы в ЦРУ не захотят понять его. И он спрятал Стрелкова в далеком монастыре под Гонконгом. Он рисковал, конечно, но иначе поступить не мог.
— Сэр, пора ехать, — оторвал Метлоу от тягучих мыслей солдат-водитель.
— Успеем, — нехотя откликнулся тот. — Когда еще удастся выбраться к морю…
Метлоу повернулся на шум подъехавшей машины. Старый японец из окна машины настороженно обратился к нему:
— Мне передали, что вы интересовались профессором Осирой, мистер э-э-э…
— Метлоу. Джордж Айвен Метлоу…
— Простите мою уходящую память, мистер Метлоу. Что надо вам от такого старого пня, как я?
— Ничего особенного не надо, — заверил его Метлоу. — Хочу лишь узнать, как идут дела у вашего пациента Джона Карпентера, которого мы после Афганистана определили в вашу лечебницу?
Осира вышел из машины и, вглядевшись в штормовые волны, кивнул:
— Взгляните — у Джона рандеву с дельфинами. Даже наступившие холода не мешают ему… Кстати, не могли бы вы сказать, где его родина?
— Вы сомневаетесь в его британском происхождении? — усмехнулся Метлоу.
Осира улыбнулся одними глазами.
— Я знаю, мистер Метлоу, по документам он — англичанин, родившийся и выросший в жарком Пакистане…
— Вы хотите сказать, что в Пакистане он не мог приобрести привычку к холодным процедурам… Кто же он, по вашему мнению?
— Он?.. Безусловно, не немец, не француз и не швед, хотя шведы спокойно переносят холодные морские ванны. Он славянин. Скорее всего — русский.
— Русский? — еще больше насторожился Метлоу. — У вас уже были русские пациенты?
— Нет, — уловив настороженность собеседника, улыбнулся Осира, — но после Второй мировой войны я несколько лет провел у них в плену. Не теряя времени даром, я изучал язык, быт, психологию и этнические особенности этого загадочного народа.
— Разве русские отличаются от других народов?
— Каждый народ неповторим, мистер Метлоу… Например, мы, японцы, созерцая природу, обожествляем ее, восхищаемся ею, порой до слез, принимаем каждый ее уголок за картину, вышедшую из-под гениальной кисти Творца. Мы полагаем, что человек недостоин вмешиваться в его творческий замысел.
— Хотите сказать, что японцы смотрят на природу со стороны? А европейцы?
— Немцы, французы, англичане, американцы — жестокие прагматики. Вы существуете как бы параллельно с природой и используете ее, как, впрочем, все, до чего вы можете дотянуться, в чисто утилитарных целях…