Мале улыбнулся. Он выглядел несколько старше, чем я помнил, в его волосах прибавилось седины, а лицо казалось изможденным, и я подумал, что эта осада дорого ему обошлась.
— Да, это правда, — сказал он протягивая руку. — Давно не виделись, Танкред.
Я ответил на рукопожатие и тоже улыбнулся. По крайней мере, его рука была твердой, как всегда.
— Рад видеть вас, милорд.
— Я вижу Эдо и Уэйса. — он все еще улыбался. — Где же остальные?
— Радульф погиб, милорд, — сказал я, склоняя голову. — Он был ранен в бою и умер от раны. Филипп и Годфруа сейчас с ним.
— Он храбро сражался?
— Да, милорд, — сказал Уэйс. — Я был с ним. Он отправил на тот свет многих наших врагов.
Мале кивнул, его лицо омрачилось.
— Он был хорошим человеком, преданным и надежным. Я скорблю о его смерти, но он не будет забыт.
— Нет, милорд.
— Пойдемте, — сказал Роберт. — Мы будем скорбеть о нем в свое время, так же, как и обо всех павших. Но сейчас настал час нашей радости. Эофервик взят. Мятежники побеждены.
— Не побеждены, — перебил я его. Несмотря на десятки убитых англичан, я вспомнил еще сотни, которым удалось бежать на кораблях. Я повернулся к Мале. — Эдгару удалось скрыться, милорд. Это была моя вина. У меня была возможность убить его, но мне не удалось.
— Ты его ранил, — сказал Эдо. — Ты сделал больше, чем любой другой смог бы в этой ситуации.
Я покачал головой. Если бы мой удар попал в лицо, а не в пластину шлема, это могло бы достаточно ошеломить его, и я успел бы его добить. Но я промахнулся, и он остался в живых.
— Это не важно, — сказал Мале. — Что сделано, то сделано, ничего уже не изменишь. И Роберт прав. Неважно, сколько битв у нас еще впереди, но эту победу мы должны отпраздновать.
— Милорд, — позвал кто-то, я повернулся и увидел приближающегося верхом Анскульфа; он высоко поднял знамя, в другой руке сжимая черно-желтый щит и улыбаясь от уха до уха.
За ним ехал отряд Роберта, их кольчуги и щиты были забрызганы кровью.
— Меня ждут мои люди, — сказал Роберт, поворачивая коня. — Конечно, мы скоро встретимся.
Я смотрел, как он подъезжает, чтобы присоединиться к ним, принимает от Анскульфа знамя и вздымает его в небо, как его лошадь встала на дыбы, прежде чем он со своим отрядом поскакал по улице.
— Я слышал, что моя жена и дочь находятся в безопасности в Лондоне, — сказал Мале, как только они уехали.
— Да, — ответил я.
— Рад это слышать. И мое сообщение доставлено в Уилтун, как я и просил?
Я взглянул на Эдо и Уэйса, не зная, что сказать. Он должен был когда-нибудь спросить об этом, хоть я и надеялся, что этот момент не настанет. Но я не мог лгать человеку, которому принес клятву верности.
— Милорд, — сказал я, понизив голос, и подошел ближе. Люди вокруг нас могли подслушать, и я был уверен, что секреты Мале не предназначены для чужих ушей. — Мы видели ваше письмо. Мы знаем об Эдгите, вашей дружбе с Гарольдом и истории с его телом.
Я ожидал, что Мале начнет бушевать, но вместо этого его лицо побледнело. Возможно, он, как и мы, просто устал, выдохся и не имел сил сердиться.
— Вы знаете? — переспросил он. Он окинул взглядом поочередно каждого из нас. — Я предполагал такую возможность. Вам сказал Гилфорд, полагаю?
— Неохотно, милорд, но да, — ответил я.
Мале посмотрел на меня исподлобья.
— Я не могу говорить об этом здесь, в окружении стольких людей. Пойдемте обратно в замок.
Мы проехали через двор крепости мимо палаток и костров. У ворот стояла охрана, но если им показалось странным, что их лорд возвращается так скоро, они оставили свое мнение при себе.
Мале привел нас в башню в ту же комнату, где он впервые говорил со мной о своем странном поручении. Там все осталось, как я помнил: тот же большой стол, тот же занавес поперек комнаты, ковер на полу.
— Я пригласил бы вас сесть, но у меня всего один стул, — сказал Мале усаживаясь. — Уверен, вы меня извините.
Мы молчали, ожидая от него знака, когда можно будет заговорить, но он, казалось, не торопился. Рядом с очагом висела большая кочерга, он взял ее, перемешивая в камине сгоревшие угли. Среди пепла сохранилось немного жара, и слабые струйки дыма потянулись вверх, но в комнате было холодно и сыро.
Наконец он повернулся к нам.
— Итак, — сказал он. — Вы прочли мое письмо к Эдгите.
Я не отвечал. Он уже знал, что мы это сделали. Больше добавить было нечего.
— Вы не можете никому об этом рассказывать, — сказал он со страхом. — Если король узнает, что я ей сообщил…
Он не закончил, но склонил голову и стиснул руки. Его губы беззвучно шевелились, и я подумал, что он шепчет молитву. В окно светило утреннее солнце, и я заметил, что его лоб блестит от пота.
— Вы должны понять, почему я это сделал, — сказал он. — Когда я писал это письмо — когда ты поклялся выполнить мое поручение — я не думал, что Эофервик выстоит. А если противнику удастся взять замок, я не думал, что останусь в живых.
Он сказал нечто подобное тем вечером, когда я принес ему свою клятву. Действительно, я вспомнил, как поразила меня его честность, его смиренное понимание, что его жизнь связана с судьбой города: если Эофервик падет под ударами англичан, то и он тоже. Но я не понимал, как это связано с нашим делом.
Похоже, я был не одинок.
— О чем вы говорите, милорд? — спросил Уэйс.
— Я единственный знал правду, — сказал Мале. — Если бы меня убили, никто больше не знал бы о месте упокоения Гарольда. — он глубоко вздохнул, в его голосе слышалась грусть. — Я служил тому, что считал правым делом. Эдгита всегда видела во мне врага, предавшего ее мужа и нашу дружбу. Я подумал, что своим письмом смогу хоть частично искупить боль, которую причинил ей.
— И все же я не понимаю, — сказал я.
Не в первый раз, кстати. Надо же было так все запутать.
— Она всего лишь хотела должным образом оплакать мужа, — продолжал он. — Я потерял счет письмам, в которых она требовала сообщить ей место его захоронения, и столько же раз я отвечал ей, что не знаю. Но когда я услышал, что английская армия выступила к Эофервику, я понял, что другой возможности у меня уже не будет. Бремя на моей совести было слишком велико, чтобы нести его в могилу. — Он перевел взгляд с деревянных половиц на нас. — Именно поэтому я должен был сказать ей.
— Сказать ей что? — спросил я.
Его объяснение не имело смысла.
Мале уставился на меня, как на помешанного.
— Где лежит тело Гарольда, конечно.
Я взглянул на Эдо и Уэйса, а они на меня, и я увидел, что они думают то же самое. Где я ошибся? Я вспомнил письмо Мале к Эдгите: два простых слова. «Tutus est» гласил пергамент в моих руках, когда я провел пальцем по короткой строчке. Там не было никаких указаний на место упокоения Гарольда, если, конечно, эти слова не имели другого, скрытого от меня смысла.
— Но вы написали, что оно в безопасности, не более того, — сказал Эдо.
Глаза Мале сузились.
— О чем ты говоришь?
— Я видел письмо, милорд, — сказал я. — Tutus est. Ничего больше в свитке не было.
— Но я этого не писал.
Виконт теперь стоял лицом к нам, его щеки порозовели, он переводил растерянный взгляд с меня на Эдо и Уэйса.
— Я видел это письмо. — моя кровь еще не остыла после сражения, но я старался не показывать раздражения. — На нем была ваша печать, милорд.
— Я ни писал этих слов, — настаивал Мале. — Их не было в моем послании.
— Но если их написали не вы, то кто же? — спросил Уэйс.
Похоже, кроме меня и Эдгиты, был только один человек, который мог прочитать тот свиток. Действительно, я вспомнил его гнев, когда я проговорился, что прочитал его. Он не взбесился бы так, если сам не сунул в него нос. Если бы он не был тем человеком, который написал эти слова. Меня пронзила дрожь.
— Это был Гилфорд, — сказал я.
— Священник? — зачем-то уточнил Эдо.
— Должно быть, это он изменил письмо.
Это было не трудно: нужно было всего лишь соскрести ножом засохшие чернила, и если сделать это аккуратно, то пергамент можно было использовать заново. В детстве я видел, как брат Реймонд чистил пергаменты в скрипториуме. Сложнее было подделать почерк Мале, чтобы обмануть Эдгиту, и все же я не сомневался, что капеллан может проделать и это, ибо никто не мог знать почерк виконта так же хорошо, как он.