Пришла пора и страшевцев, работавших в Студянском лесничестве, забрали в армию. Пошел служить и Климовичев Максим, а немного позже и его брат Альяш.
Как Станкевич ни оберегал Полторака, чтобы его не покалечили, в драке не выбили передние зубы, однако в солдаты пришлось отправлять Фелюся. Полторака на службу не взяли. «По причине тупости и хронического сифилиса», — написали в документах врачи.
Не взяли в армию и братьев Голубов. Якуб с Настусей продали все, что могли, подкупили призывную комиссию и устроили сыновей мастерами к портному в Гродно. Братья на новом месте начали со знакомства с бунтарями.
Идеи социализма на Гродненщине сто лет тому назад были расплывчатыми — только искали своих истинных форм, рождаясь в борьбе и дискуссиях, преодолевая одни ошибки, чтобы наделать других. В ближайшее рождество парни, приехав домой, начали щеголять нахватанными в городе взглядами.
— Царя повесим, — объявил старший брат мужикам, — перевешаем господ, архиереев, фабрикантов, отберем землю и заводы!
— Все будет общее — дома, земля, дети, одежда! — уточнил брат младший.
— И жены?! — насторожился Климович Лаврен. — Не, нам, старикам, это не подходит! Мы в бога верим, он не допустит такого!
Вспоминая, как Климович не раз обрывал ему уши за ворованные в его огороде мак и морковь, младший брат запальчиво заявил:
— А ведаете, дядька, бога нема! А люди появились от обезьян!
— Антихристы вы! — прокляли братьев старики.
Шли годы.
Вернулся из армии мой дед и остальные страшевские лесорубы. Бывшие сорванцы и гуляки теперь только изредка вспоминали свои похождения в молодости.
К этому времени их сознание отлилось в извечные формы, закостенело. Что поделаешь, говорили они себе, мир и порядок в нем даны богом раз и навсегда; у иных не было ни сил, ни желания, ни мужества ломать старые привычки.
Они переженились, заменили в хозяйстве постаревших отцов, нарожали детей и, как деды и прадеды, постились, ходили в костел или церковь с женами, выстаивали обедни, участвовали в шабаше вокруг мощей «иудеями убиенного заблудовского младенца Гавриила»[2].
Теперь с трудом верится, что и мое Страшево было во власти такого разгула мракобесия.
Мой дед как-то не пошел на рождественскую заутреню. Не потому, что был безбожником, — двойней жеребилась кобыла. Староста, однако, заприметил его отсутствие и весной не разрешил бабке Палагее выстлать перед процессией с Габрусем полотняную дорожку. Об этом позоре бабы напоминали Палагее всю жизнь; до самой смерти она оправдывалась: мол, потерпела через мужа-антихриста, а сама она чиста перед богом и девой Марией, как росинка.
В великий пост мой отец, будучи молодым, выпил с компанией в Городке и закусил колбасой. Не успел он дойти до хаты, как весть о его грехе всколыхнула все Страшево. Мужики встретили гуляк у околицы и не пустили их в деревню. Не на шутку перепуганные парни ушли на болото, зарылись в стог и стали ждать, пока не очистятся от скоромного и не выйдет хмель.
Так мои земляки и жили.
Потом уже другие страшевские парни, и с ними мой отец, валили сосны в Студянском лесу, ходили на посиделки, затыкали соломой трубы, втаскивали на деревья сани и ловили девах. Только кормились наши лесорубы уже в другом селе: заглядывать в Грибовщину стало теперь опасно.
Сын немой бабы с сокольским немцем Вилли сколотил из рецидивистов, бежавших из гродненской и белостокской тюрем, бандитскую шайку. Отчаянному, тупому и кровожадному, особенно в пьяном виде, бандиту было все равно, ограбить ли попа, стянуть ли платок с головы у бабки, перебить ли руки и ноги тому, кто скажет слово поперек. Не было соседа, который в свое время не надрал бы Полтораку ушей за истоптанные грядки, за яблоки, за разбитые стекла, и теперь этих людей охватил страх.
Кто-то внушил Полтораку, что он должен отомстить за свою мать. Громила хватал на дороге чью-нибудь деваху и волок ее на выгон, к могиле матери, — насиловать.
Иногда бандиты блокировали полицейский участок, а сам Полторак с кучкой головорезов врывался в кринковский трактир, поднимал за ножки стол над головой и грозно спрашивал:
— А ну, признавайтесь, кто из вас мой татко? Живее!.. А-а, перехватило глотки и поотсыхали языки?! Цурик! — с этим словом, перенятым у Вилли и понятым как ругательство, он со страшной силой опускал стол на что попало.
Посетители, ни живы ни мертвы, забивались в угол, украдкой трогали синяки и шишки, а бандиты с браунингами и кинжалами занимали места за столом.
Со временем некогда ладная фигура Полторака погрузнела, раздалась вширь, он оброс мясом, а лицо обезобразила болезнь, унаследованная от матери. У него были редкие зубы, толстые губы, — понять, что он говорит, бывало трудно.
2
Узаконенное королями, а потом и царями, это жульничество процветало в наших местах с 1690 года, когда нашли под Заблудовом (у деревни Зверьки) тело шестилетнего мальчика и объявили, что его будто бы убили евреи, чтобы взять кровь на мацу.
Церковники искусно использовали придуманную ими версию: гробик с мощами ребенка производил впечатление на темных людей, волновал их. Обе церкви начали сознательно раскалять страсти вокруг мнимого великомученика.
При жизни моего деда, как и полтораста лет назад, огромные толпы верующих, во главе с духовенством и в сопровождении «шкадронов» гродненских драгун, торжественно несли лакированный коричневый гробик с мощами от Заблудова до Кринок, от Кринок до Волковыска, от Волковыска до Свислочи, Слонима, Новогрудка и Слуцка…
Длинноволосые священники гулко, как в бочку, ревели молитвы, гундосили грубые, словно топором вырубленные мелодии тропарей, в горячем зное летнего дня чадили синим дымком кадил, а бабы устилали сотни верст перед шествием отбеленным полотном. Пустели села. Встречать процессию с мощами выбегал и стар и млад. На улицы выносились накрытые скатертями столы с ковригами хлеба, солонками и кувшинами воды. К большаку ползли на коленях и ковыляли на костылях калеки в надежде получить исцеление. Спешили сирые, обиженные, хотели найти успокоение. Попы останавливались у столов святить хлеб и воду, и доведенные до исступления матери показывали своим детям гробик, а черная сотня подбивала темных людей на еврейские погромы.
Богомазы заваливали Гродненщину иконками заблудовского младенца. Ученики церковноприходских школ зубрили написанную ему оду:
Святой Гавриил, угодник Христов,
Какие ты муки принял от жидов…