Из жителей городка никто не захотел брать на себя лишний рот, а на работу не приняли по малолетству и неопытности. Зак скитался по городу, спал в подвалах или вовсе под открытым небом. Питался отбросами с помойки, а что еще прикажете делать? Чужие люди, незнакомая планета, практически полное незнание языка.
Летом еще ничего – были кое-какие ягоды в лесу поблизости, от одних он, между прочим, чуть не умер. Откуда мог знать домашний городской мальчик какие ягоды ядовиты, а какие нет? Но пришла, хоть и теплая, но зима.
К тому времени, как я его нашла, Зак голодал не меньше семи месяцев, если не считать тех очисток, что удавалось стянуть на задворках местной харчевни. Очень скоро от такой жизни Зак стал предметом насмешек и издевательств более благополучных детей. Пока мальчишка был еще в силе, к нему мало кто подходил близко, он и ответить мог.
А потом случилась окончательная катастрофа – спасаясь от ночного холода, Зак на свою беду, залез в какой-то подвал, который, как оказалось, облюбовали местные подростки. Им пришлось не по нраву появление чужака на собственной территории. Зака избили и уже хотели вышвырнуть на улицу, но передумали. Зачем лишать себя бесплатного удовольствия? Кто-то из милых детишек притащил цепь, и Зака приковали за ногу к водосточной трубе.
Цепь была достаточно длинной, и мальчишка мог перемещаться по помещению выполняя мелкие поручения своих мучителей, любое неповиновение грозило серьезными неприятностями в виде побоев, зачастую очень сильных. Кроме побоев было кое-что еще, о чем мальчишка старательно умалчивал, а я не менее старательно не спрашивала. Подростки не знают жалости. Кормили когда раз в день, когда через день. Если, конечно вспоминали, что его надо кормить.
Зак стал передвигаться на четвереньках – подняться сил не было. Над ним смеялись и швыряли еду как можно дальше, заставляя унизительно ползти за брошенным куском и подбадривая пинками, а когда парень окончательно ослабел, его начали избивать, просто так, забавы ради.
Мальчишка уже не сомневался, что еще чуть-чуть и он непременно умрет, но тут обнаружилось, что вконец исхудавшая нога свободно выскальзывает из металлического браслета. Зак, несмотря на свою слабость, решил бежать. Ночью это было сделать невозможно, его мучители запирали дверь на замок, а на окнах стояли решетки, так что побег пришлось совершать днем. На что уж он надеялся ума не приложу, но все же сбежал. Его, конечно же догнали и быть ему забитым до смерти, если бы не одна ненормальная, проходящая в этот момент мимо и не отбившая его у осатаневших подростков.
Все это я узнала много позже, кое-что из рассказов Зака, кое-что из материалов дела, которое все-таки завел начальник полиции.
За время нашего путешествия Зак немного отъелся, окреп и стал смотреть на мир чуть увереннее. Первое время прятался под серым солдатским одеялом, укрываясь с головой, сидя в уголке малюсенького помещения выделенной мне каюты. Надо отдать ему должное – почти никаких проблем он не доставлял.
На то чтобы освоиться с очередными изменениями в своей судьбе мальчишке понадобилось раз в пять меньше времени, чем Владу. Впрочем, это и понятно, все-таки возраст, да и в бедственном положении он находился не так уж и долго. С Владом и сравнивать нечего. Хотя, кто знает, может, Заку было намного тяжелее приспособиться к тому, что с ним случилось. Двенадцать лет более или менее благополучной жизни за плечами и вдруг все рушится…
Парнишка покинул свое укрытие где-то через неделю и стал живо интересоваться происходящим на сторожевом корабле, стараясь, правда, далеко от меня не отходить. Я была благодарна мальчишке, что он, сам того не желая, заставил меня вспомнить о Владе. К моей огромной радости воспоминания эти были никакими – ни горькими, ни болезненными – просто воспоминания. Одни из многих.
Опасаясь, что Зак привяжется ко мне, да и помня свой печальный опыт, решила отправить его в один из приютов св. Терезы. Благо было по дороге. Ему там будет лучше, мудро рассудила я. Да и мой образ жизни совершенно не подходит для маленьких мальчиков. И времени им заниматься у меня совсем нет.
В один прекрасный день я передала мальчишку сестре Юдифь, ожидавшей нас в порту, куда командир «Перекрестка» согласился заглянуть. Поцеловав Зака в мокрую соленую щеку, в который раз сказала ему, что так будет лучше и строго приказала слушаться монашку. Он не возражал, только по щекам катились слезы величиной с горошину. Я отвернулась и быстро взошла на борт ожидающего корабля. На душе было паскудно, и оставшиеся полчаса до вылета не покидала малюсенькую каюту, которую все последнее время делила с Закари.
Каково же было мое удивление, когда через полтора часа после взлета в мою дверь деликатно постучали. После разрешения войти, в помещение протиснулся корабельный кок, волоча за ухо моего красного то ли от стыда, то ли от ярости, Зака. Оказывается, кок собрался приготовить ужин, полез в ящик с провиантом и обнаружил нелегального пассажира, сладко спавшего среди мешков с овощами.
Операция, получившая среди экипажа «Перекрестка» кодовое название «Так ему будет лучше», повторялась еще дважды. Всякий раз с одинаковым успехом. В третий раз, обнаружив перед собой Зака с виновато опущенной головой, я титаническим усилием воли подавила острое желание заняться рукоприкладством. Тяжко вздохнув, взъерошила волосы Зака и скомандовала: «Мыться, есть и спать! Живо!» С тех пор этой фразой заканчиваются все воспитательные процессы, которые я еще пытаюсь иногда проводить. Хотя с каждым месяцем это делать все сложнее и сложнее. Зак раздался в плечах, стал головы на две выше меня и все больше напоминает взрослого мужчину – сердитого, своевольного, которого не сильно-то и повоспитываешь.
Правда, это не помешало мне качественно ободрать с него шкуру. Благодаря Владу я растеряла большую толику человеколюбия, обычно мне присущего. И когда Зак удумал вместе со своей знакомой поинтересоваться действующим вулканом, едва при этом не погибнув… Я вытащила парня из передряги и, без зазрения совести, провела разъяснительную работу. При помощи форменного ремня. После этого мальчишка целый день на меня обижался и пролежал, отвернувшись носом к стенке, тихонько всхлипывая и мастерски действуя мне на нервы. Впрочем, испытать мой гнев на собственной шкуре ему выпадало, к нашему общему удовлетворению, не часто, так что живем достаточно мирно.
Сигарета почти докурена, надо возвращаться в барак. Нет, еще немного постою. Я утаптывала ногой зеленый пушистый снег. Интересно, почему здесь снег зеленый? Наверное, какая-нибудь аномалия в атмо… Бросьте, доктор, это ж просто стереотип, что снег должен быть непременно белым и никаким иным. Нет, доктор, это не стереотип, это, к сожалению, диагноз. Мысли, сорвавшимися с поводков собаками, весело скакали с предмета на предмет, пытаясь доискаться до сути вещей, до которой мне, впрочем, не было никакого дела, но это заставляет отвлечься от работы и не свихнуться окончательно.
– Эй, девка! – прорвался в сознание зычный крик.
Оказывается, пока я развлекалась интеллектуальными играми, к двери барака подкатил незнакомый вездеход без опознавательных знаков. Из-за поползшего вниз стекла высунулась взлохмаченная голова без шапки.
– Не подскажешь, где хирургия? – поинтересовался кандидат в мои пациенты с диагнозом менингит.
– Да здесь она, вот этот барак, – я махнула рукой на здание позади себя, и спросила скорее для проформы, – а что стряслось, служивый, помощь нужна или как?
Мне ответили, что от меня помощь может понадобиться только одна, и явно не на улице.
– Одел бы ты шапку, родной, голову застудишь, – машинально посоветовала я, теряя к подъехавшему всякий интерес, доставая из пачки третью по счету сигарету.
Опять, наверное, какая-нибудь инспекция. Как обычно понаедут не вовремя. Поцокают языком, погрозят срезать бюджет. Я же, предложу прооперироваться на этот бюджет, честно предупредив, чтобы сразу заказывали холодильник в морге и место на близлежащем кладбище. Поскольку, большего с предлагаемого кастрированного бюджета сделать не могу. Они повопят, я разведу руками и повторю избитую фразу: «Пока что я не Бог». Инспекция улетит, начальство успокоится, бюджет останется прежним, а может, и подкинут чего и я смогу спокойно продолжать работать.