А я долго не мог уснуть... Встал и вышел во двор... Было уже раннее весеннее утро. Мы брели со Стасом по какой-то тропе... Да, весна радостно-залихватски расточала свои весенние прелести, звенел в вышине жаворонок, помню, зеленое бескрайнее... то ли степь, то ли луг... Солнце уже вовсю сияло в зените, мы брели с Юрой по какой-то веселой тропинке...
- Со Стасом! - говорит Лена.
- Или с Юрой... не помню уже... задрав штанины по росистой траве, помню, стрекотали цикады или кузнечики, парами летали и стрекозы, и бабочки, белые-белые бабочки, парами, кувыркались в воздухе, как... знаешь, как какие-то клубочки, резвые такие в своём беспорядочном и, пожалуй, бессмысленном кувыркании... мы брели, задрав штанины и головы, и головы... по росистой траве... глядя в небо, в звенящее безмерно высокое небо, где так же как мотыльки серебрились два самолёта, сверкая крыльями и резвясь, то разлетаясь в разные стороны, то слетаясь... почти касаясь друг друга в нежной надежде слиться в одно... то снова разлетаясь и тотчас устремляясь друг к дружке, словно боясь потерять... Потеряться... И вокруг нас уже было море людей, и все, задрав головы и затаив дыхание, и распоров огромные любопытные рты, следили за этой влюблённой сверкающей парой, то разлетающейся, то вдруг резко бросающейся в свои радостные объятия, едва-едва не касаясь друг друга... чтобы не потерять...
- И?..
- И тишина была... такая, что слышно было, как растёт трава... Вся в росе... И как не дышат эти стомиллионные рты, следя за полётом...
- И?..
- И вот они стали, кружась, крутить свои мёртвые петли... Это было зрелище... Это был праздник... парад петель... то два серебристых кольца, то опять восьмерка... эти восьмёрки были точны и безупречны, игривы и жизнерадостны... И бесконечны, и бесконечны... Это была любовная игра птиц... лебедей... или голубей... или двух соколят...
Парад пар!
- Ясно... дальше...
- И вот кто-то не рассчитал... Или не смог удержаться... Вспышка была так ярка, что на мгновение все ослепли... Это - как тысячи солнц!.. Разом... Нет-нет, тишина не была разрушена - только слепящий свет... И вся голубизна неба просто вызолотилась... Потом позолота спала... Дымящиеся обломки падали нам на головы... Где-то падали совсем рядом... Теперь рты людей были искажены криком, немым криком, который никого не оглушал. Это и был тот тысячеголовый «Крик» Мунка, тысячеротый крик онемевшей толпы... И, конечно, глаза... Таких глаз я в жизни не видел!..
Когда небо перестало падать на наши головы, мы все и ринулись туда... Надо было пройти сквозь какие-то узкие ворота, которые не могли пропустить всех сразу... мы лезли через какие-то плетни и заборы... и потом подошли...
Он лежал как фараон в саркофаге... всё тело было погребено в дымящихся обломках, шлем на голове, очки на шлеме... Какая-то женщина освобождала тело от обломков... лицо его было спокойно и чисто... высокий лоб, красивый нос, волевой подбородок... сочные страстные, но немые без крови губы... Я видел, как они ещё жили, как пытались что-то сказать... но не успели... Я видел, как жизнь уже не жила в них, медленно покидая, заставляя их неметь и оставляя даже без шевеления, остужая их и обескровливая, вытекая из них гробовой тишиной и беря их какой-то восковостью и синюшностью, превращая их в... не превращая ... заплетая едва теплившуюся в них усмешку в тугой крепкий вечный теперь уже узел. Надо бы снять с него маску, вдруг подумал я, и вдруг дрогнули его веки, и медленно-медленно открылись глаза... Они не издали ни звука, ничего не сказали, ничего нельзя было прочесть в этом взгляде... Они лишь какое-то мгновение смотрели в высокое небо, что-то ища там, и тотчас взгляд этот потух... И веки не закрылись...
Я посмотрел на женщину, освобождавшую его от обломков, она смотрела на его лицо, не шевелясь...
Это была не Тина...
- Это тебе приснилось, - говорит Лена.
«Играйте-играйте, да не заигрывайтесь» - сказала не Тина.
Это был знак?
Она закрыла ему уже слепые навеки глаза.
А где была Тина?
«Я не видела его мёртвым» - послышалось мне.
Глава 5
Каштаны Парижа ничем не отличаются от каштанов Киева. Ничем. Даже язык, на котором они шепчут тебе приветные слова, точно такой же, хотя вокруг звучит французский прононс и впечатление такое, будто даже голуби на Рояль де Палас воркуют по-французски. Мы с Жорой уже третий день жили близ виллы Боргезе, той самой виллы, где полвека тому назад Генри Миллер приветствовал своих героев «Тропика рака» потоками спермы из своего железобетонного фаллоса. Мы совершили паломничество в этот праздник, который, как ты понимаешь, всегда с тобой... Аню мы нашли сразу.