Ухоженные деревеньки, изумрудные виноградники, кайма синих гор в белесоватой дымке, море, Средиземное море, южный берег Франции... Через каких-нибудь два часа мы были в Ницце. Потом были Канны и Монте-Карло...
Галопом по Европе.
- Здесь рукой подать до любой точки Европы, - между прочим бросила Аня, - здесь жизнь мира...
С этим не поспоришь. Даже Жора, видавший виды, не мог ничего противопоставить. Конечно же, мне это пришло в голову: мы терпим фиаско!
В Париж мы вернулись поздно вечером и ужинали в том же кафе.
- И вы хотите, чтобы все это я променяла на вашу, пардон, задрипанную Москву?! Где каждый кирпич до сих пор под присмотром всех этих Лениных, Сталиных и Дзержинских...
- Ты когда была-то в Москве?! - воскликнул Жора.
- Вчера, - сказала Аня, - мне звонила Марина. У нее забрали театр.
- Какая Марина? Там давно уже рай!
- Да-да-да! Как же, как же!.. Там у вас до сих пор цокают кандалы...
Аня так и сказала: «цокают».
- Чего стоит один только этот ваш мэр! Он же...
Мы с Жорой только слушали. Наконец он не выдержал:
- Ты живешь здесь в своей скорлупе, как в каменном веке! Вокруг тебя уже совсем новый мир! Правда, его нужно подровнять.
- Нет, ребятушки, нет. Вы подумайте - у меня здесь доход, дом под самой Эйфелевой башней, хорошая работа, муж... Я счастлива, как никогда не была там, у вас...
Ни у меня, ни у Жоры не нашлось слов, чтобы спорить.
- Я живу в центре мира, и жить здесь мне нравится!
Это был последний ее довод. И tout est dit (этим все сказано, - фр.). И мне снова это пришло на ум: мы с Жорой оказались бессильны.
- А знаешь, - говорит Лена, - у каждого из нас есть свой центр мира. Однажды...
Она рассказывает:
- Бывают в жизни минуты, когда...
- Да, - соглашаюсь я, - такие центры всегда возникают там, где душа отдыхает.
- ...и я ничего не придумала лучше, - продолжает Лена, - как сорваться в уединение. И теперь здесь, в лесной глуши, я безрассудно размениваю дорогие секунды, которые могли бы стать нашими. Здесь нет телевизора, радио, интернета. И только иногда вечернюю тишину разрывают истошные крики журавлей, живущих неподалеку за озером. Я пробую на слух тишину. Она комкается, выгибается и оглушает. Понимаешь, она...
- Понимаю...
- Не нужно никуда спешить, бежать, отвечать на звонки. Все замерло, словно я внутри ледяного замка. Кирпичи лежат плотно один к одному... Когда я поздно вечером ложусь спать, рядом греются мои кошки. Я беру их по очереди на руки и глажу их норковые спинки...
- Понимаю...
Ах, как мирно звучит ее голос, как умиротворённо мурлычат её кошки... Я слышу и пение птичек, доносящееся через открытое окно, и даже шёпот занавески... Я слышу:
... и воск слезами с ночника на платье капал...
И вот я уже, кажется, слышу:
- Рестик... Рест, успокойся... Свалишься с постели... Э-гей...
Я открываю глаза...
- Ударишься ещё головкой...
Мир вам, люди!
- Какой головкой?.. - пытаюсь я въехать в тему.
- Полежи, полежи... приди в себя...
Я улыбаюсь Лене, пребывая всё еще в осаде приснившегося.
- Я заснул, прости, пожалуйста, такой трудный день...
Но какой зато сон, какой чудный сон!..
- Что все-таки нас сближает? - спрашивает Лена.
Чтобы не выискивать ответы, я задаю свой вопрос:
- А ты как думаешь?
На кухне пахнет шарлоткой. Вот и яблоки поспели...
- Жажда тишины? - спрашивает Лена.
- Да нет же, нет, - тихо произношу я, - не только тишины... Жажда... Гони прочь своих кошек. Думаешь, я спал?..
- Думаю, что тебе снова пора показаться врачу.
Нетушки-нет! Вот уж нет... Только не надо меня лечить! Чеховщина, конечно, какая-то есть. Там у него, у Антонпалыча к Коврину по ночам приходил чёрный монах. Ко мне пришла белая-белая... Смуглокожая... С рыжими-прерыжими глазами, волосы - огнь! Да-да - огнь! Словно стая лис со своими роскошными рыжими хвостами льётся с гор...
- Брось, - примирительно произношу я, - давай лучше похлебаем чайку.
- Хлебай...
Неужели это Тина приходила ко мне, думаю я.