— Мистер Ольденбург — сердце Королевского общества, — начал епископ Уилкинс.
— Я бы отдал эту честь вам или, возможно, мистеру Гуку…
— Погодите, я не закончил… я строил метафору. Не забывайте, пожалуйста, что мне обычно внимают прихожане, исполненные восторга или хотя бы напускающие на себя восторженный вид… во всяком случае, они сидят тихо, покуда я разворачиваю метафору.
— Молю меня извинить и преисполняюсь напускного восторга.
— Отлично. Итак! Проделывая ужасные вещи над бродячими псами, мы выяснили, что сердце вбирает кровь, идущую от органов по венам, таким, как яремная, и выталкивает её к ним по артериям, как, например, сонная. Помните, что случилось, когда мистер Гук сшил мастифу яремную вену с сонной артерией? Только не говорите, что шов разошёлся и всё залило кровью, — это я помню.
— Кровь остановилась и стала сворачиваться внутри жил.
— И мы заключили что?..
— Я позабыл. Что обходить сердце — дурная идея?
— Можно заключить, — подсказал епископ, — что в бездействующем сосуде, который принимает циркулирующую жидкость, но не выталкивает её, образуется застой; другими словами, что сердце, выталкивая кровь, гонит её по кругу, к органам и конечностям, чтобы во благовремении принять обратно. Здравствуйте, мистер Пепис! — перенося взгляд на другую сторону улицы. — Затеваем войну, а?
— Слишком легко… завершаем эту, милорд. — Из окна.
— И близко ли конец? Ваше усердие — всем нам пример, однако пора бы уж и закругляться!
— Я предвижу некоторое затишье…
— Итак, Даниель, всякий, изучающий историю Королевского общества, заметит, что на каждом заседании мистер Ольденбург зачитывает несколько писем от континентальных учёных, таких, как господин Гюйгенс и в последнее время — доктор Лейбниц…
— Я этой фамилии не слышал.
— Услышите — он неутомимый корреспондент, протеже Гюйгенса и последователь пансофизма. В последнее время засыпал нас престранными эпистолами. Вы о нём не слышали, поскольку Ольденбург передаёт его послания мистеру Гуку, мистеру Бойлю, мистеру Барроу и другим в надежде, что кто-нибудь сумеет их хотя бы прочесть, а там, глядишь, и разберётся, чепуха это или нет. Однако я отклонился в сторону. На каждое прочитанное письмо мистер Ольденбург отправляет десять — почему так много?
— Потому что, подобно сердцу, он выталкивает обильную корреспонденцию наружу?
— Совершенно верно. Целые мешки его писем пересекают Ла-Манш — поддерживая циркуляцию, благодаря которой новые европейские идеи достигают наших собраний.
— А теперь, чёрт возьми, король запер его в Тауэре! — воскликнул Даниель, чувствуя, что скатывается на мелодраму — такого рода диалоги были не в его характере.
— Пуская кровь в обход сердца, — сказал Уилкинс без тени смущения. — Я уже чувствую, как Королевское общество застаивается. Спасибо, что принесли телескоп мистера Ньютона. Свежая кровь! Когда мы увидим его на своем заседании?
— Боюсь, что никогда — покуда члены Общества режут собак.
— Так он слабонервен — ненавидит жесткость?
— По отношению к животным.
— Некоторые члены предлагают брать пациентов из… — Епископ кивнул в сторону Бедлама.
— К этому Исаак отнёсся бы спокойнее, — признал Даниель.
Вышедшая из таверны служанка воспользовалась наступившим молчанием.
— Мистер Гук просит вашего присутствия.
— Слава Богу, — произнёс Уилкинс. — Я боялся, что вы пришли пожаловаться на его приставания.
Посетители «Собаки» отступили к стенам в диспозиции, принимаемой обычно во время кабацких драк, — то есть широким кольцом окружили стол, который (как показывала трубка с пузырьком) был теперь совершенно горизонтален и к тому же чист, только посередине лежала капля ртути, другие же, размером с булавочную головку, созвездием рассыпались вокруг. Мистер Гук смотрел на большую каплю — идеально правильный купол — в оптический прибор собственного изготовления. Зажав большим и указательным пальцами ежовую иголку, он подтолкнул невидимо малую капельку к большой, чтобы они слились, снова всмотрелся, затем бесшумно, как воришка, попятился от стола и, отойдя на целую сажень, сказал Уилкинсу: