В лагере находилось более трех сотен человек; почти четверть из них непрерывно несли караул, – против Айил Лан хотел выставить столько дозорных, сколько это возможно. И не успел он пройти двухсот шагов, как ему пришлось разбудить еще троих. Причем один из них спал стоя, ни на что не опираясь. Голова Джайма была поднята, глаза открыты. Некоторым солдатам удавалось выучиться этому фокусу, особенно таким старым солдатам, как Джайм. Оборвав протесты седобородого вояки, доказывавшего, что не мог он спать стоя, Лан пообещал, что даст знать его друзьям, если еще раз застанет его уснувшим на посту. Джайм постоял немного с раскрытым ртом, потом тяжело сглотнул.
— Больше не повторится, милорд. Испепели Свет мою душу, если повторится! – Это прозвучало действительно искренне. Любой другой мог бы опасаться, что друзья исколошматят его до бесчувствия за то, что он подверг всех опасности, но учитывая то, с кем водился Джайм, матерый воин скорее понимал, что его поднимут на смех за то, что попался.
Шагая дальше, Лан поймал себя на том, что ухмыляется. Смеялся он редко, да и глупо смеяться над такими вещами. Но все же лучше, чем дергаться из-за того, что все равно не в силах изменить. Например, из-за того, что уставшие солдаты дремлют на посту. С тем же успехом можно переживать из-за близости смерти. С тем, что невозможно изменить, необходимо смириться.
Внезапно он резко остановился и громко спросил:
— Букама, зачем ты крадешься за мной? Ты ходишь следом с тех пор, как я проснулся.
За спиной Лана послышалось удивленное хмыканье. Несомненно, Букама полагал, что двигается бесшумно, и, говоря по правде, лишь очень немногие услышали бы тихое похрустывание снега под его сапогами, однако уж он-то должен был знать, что Лан услышит. В конце концов, он сам был одним из наставников Лана, и одним из первых его уроков было – везде и всегда отдавать себе отчет в том, что происходит вокруг. Даже во сне. Для мальчика – урок не из легких, но лишь мертвому дозволена беспечность. В Запустении, по ту сторону Пограничных Земель, беспечные очень быстро становились мертвыми.
— Я прикрывал тебя со спины, – ворчливо объяснил Букама, догоняя Лана. – Какой-нибудь айильский Друг Темного мог бы подкрасться сзади в черной накидке и перерезать глотку тебе, вопреки всем твоим предосторожностям. Ты что, забыл все, чему я тебя учил?
Широколицый и крепко сбитый Букама ростом почти не уступал Лану, а тот был выше большинства людей. Букама носил малкирский шлем без гребня, хотя имел на него право. Он больше уделял внимания своим обязанностям, чем правам, что было очень похвально, но иногда Лану хотелось, чтобы он относился к своим правам несколько менее категорично.
Когда страна Малкир исчезла с лица земли, двадцать человек получили задание вывезти маленького Лана Мандрагорана в безопасное место. Лишь пятеро остались в живых после этого путешествия. И именно эти пятеро воспитывали и обучали мальчика с колыбели. Букама был последним из тех пятерых. Его волосы, доходившие до плеч, как предписывала традиция, теперь совсем поседели, но спина оставалась прямой, рука – твердой, а голубые глаза – ясными и зоркими. Букама был воплощением традиций. Тонкий плетеный кожаный ремешок перехватывал поседевшие пряди. За многие годы он оставил глубокий след на лбу воина. Лишь немногие из Малкири до сих пор носили хадори. Лан – носил. Когда он умрет, хадори все так же будет поддерживать его волосы, и даже в могиле на нем будет хадори – и больше ничего. Если, конечно, там, где он погибнет, найдется тот, кто сможет похоронить его. Лан с тоской посмотрел на север, в сторону своего далекого дома. Большинство людей сочли бы странным, что он называет домом такое место, но с тех самых пор, как Лан оказался в южной части континента, он чувствовал, что его неодолимо тянет обратно.
— Я усвоил достаточно, чтобы расслышать твои шаги, – ответил Лан.
В слабом свете он не мог разглядеть обветренное лицо Букамы, но Лан не сомневался, что на нем застыло жесткое выражение. Лан не мог представить его другим, даже когда его друг и учитель хвалил его. Букама – сталь, облеченная в плоть. Сталь – его воля, долг – его душа.