Время, тянувшееся сначала столь медленно, помчалось вдруг с быстротой необыкновенной. Сутки укоротились. Началась изнурительная работа над шлифовкой, отделкой каждой фразы, предназначенной для будущей книги. Жаль, что он писал сначала столь расточительно-подробные письма. Надо напомнить друзьям, чтобы сохраняли их: ведь и они могут стать строительным материалом для книги, в них непосредственность впечатлений.
Затянувшийся штиль в конце концов сменился крепким ветерком. Подхваченный им корабль помчался вдоль окраины Африканского материка.
В начале марта 1853 года «Паллада» бросила якорь у мыса Доброй Надежды, где волны и ветры двух океанов, Атлантического и Индийского, ведут нескончаемый, вековечный спор.
*
Южная оконечность Африки была тем единственным местом, где «Паллада» могла подготовиться к переходу через Индийский океан.
Корабль вошел в защищенную бухту Саймонсбея — и пошла работа. Чинили снасть, конопатили борта, заменяли прогнившую обшивку. По палубе едва можно было пройти — всюду строгают, пилят, прилаживают, подгоняют. Не корабль — мастерская!
А в том, будет ли от всех этих работ настоящий толк, сомневались многие, в том числе адмирал Путятин, направивший в Петербург секретное донесение с просьбой заменить «Палладу» другим судном.
Гончаров мог бы спокойно поработать на корабле, да не утерпел, не усидел: захотелось повидать Африку.
Ее южную оконечность занимала Капская колония, основательно обжитая европейцами. Никаких экзотических чудес он здесь не ожидал. С легкой иронией записывает в первый день: «Все не наше, не такое, твердили мы, поднимая то раковину, то камень. Промелькнет воробей — гораздо наряднее нашего, франт, а сейчас видно, что воробей, как он ни франти. Тот же лёт, те же манеры и так же копается, как наш, во всякой дряни, разбросанной по дороге. И ласточки, и вороны есть; но не те: ласточки серее, а ворона — чернее гораздо. Собака залаяла, и то не так, отдает чужим, как будто на иностранном языке лает».
Впрочем, к впечатлениям Гончарова от поездки по Капской колонии мы еще вернемся.
Корабль простоял возле мыса Доброй Надежды больше месяца. А едва покинув надежную бухту, попал в тот жестокий шторм, который так рассердил Гончарова:
— Безобразие, беспорядок!
Он не жалел об этой фразе, одних удивившей, других огорчившей, давшей третьим повод для насмешек. Не исправил, не вычеркнул ее, готовя впоследствии отдельное издание книги после того, как отрывки были напечатаны в журналах.
Тому памятному шторму предшествовало много других. Гончаров уже не раз наблюдал не только воодушевляющее поэтов грозное буйство стихий, не только героизм горстки людей в момент противоборства с ними, но и тяжелые, долгие будни, сменявшие часы нечеловеческого напряжения и нервного подъема.
После шторма команда много дней чистила, скребла корабль, латала его поврежденный корпус, конопатила щели, сушила все промокшее, раскисшее. Ведь только что отремонтировали «Палладу» — и опять все снова! Морские архивы сохранили донесения: корабль «потек всеми палубами», его надводная часть «показала движение», то есть опасно расшаталась. Возникли сомнения, можно ли вообще продолжать плавание.
Так как же не «безобразие», как не «беспорядок» с точки зрения человека, трезво смотрящего на окружающее, человека, который не любит и не признает крайностей ни в чем?
Два сердитых слова запомнились, редко кто не приводит их, говоря о Гончарове-путешественнике. Право, жаль, что другой его фразе «повезло» куда меньше.
Вот она:
— Нигде человек не бывает так жалок, дерзок и по временам так внезапно счастлив, как на море.
Он узнал это счастье, не раз видел и человеческую дерзость в схватках с океаном.
Есть во «Фрегате «Паллада» описание тайфуна, захватившего корабль много позднее, уже в Тихом океане.
Гончаров, по обыкновению, работал в каюте. Но вот свеча и чернильница начали ползать по столу, а чуть спустя надо было уже упираться в стену, чтобы не свалиться на пол. Однако теперь Гончаров не искал местечек, где можно было бы отсидеться. Он поднялся на палубу, у него давно «морские ноги».
Тревожная ночь. И очень точное описание происходящего, увиденного отнюдь не «зевающим литератором», но человеком, разбирающимся в корабельных делах:
«…Часа в два вызвали подвахтенных брать рифы, сначала два, потом три, спустили брам-реи, а ветер все крепче. Часа в три утра взяли последний риф и спустили брам-стеньги».