В Радоме Владимиров провел зиму. Научился немного говорить по-польски. От переселенцев услышал, что на войне отличился не только генерал, но и его жена, перевязывавшая раненых на поле боя. Однако после войны тайные и явные сторонники потерпевших поражение южан-рабовладельцев всячески мстили своему врагу. Говорили о нем как о подозрительном человеке, который мечтает о каком-то другом, более справедливом обществе, нежели так превосходно устроенное американское. Владимиров не знал тогда, что генерал был знаком с Герценом.
Весной Турчин приехал в Радом после долгой отлучки по делам. Он не стал отговаривать Владимирова, которому не терпелось продолжить странствие по Америке. На прощание сказал:
— Приезжайте к нам через десять или пятнадцать лел и вы найдете в Радоме десять или пятнадцать тысяч жителей.
Владимирову не довелось больше увидеть своего земляка. Много позднее, уже в России, он услышал от вернувшихся эмигрантов: о заслугах генерала забыли, он вынужден зарабатывать на пропитание игрой на скрипке. Радом же действительно стал городом — правда, маленьким, захолустным…
После зимы в Радоме Владимиров отправился в главное свое путешествие по Америке. Он намеревался пешком добраться до побережья Тихого океана, до манящей «золотой Калифорнии».
Да, путь далек — около трех тысяч километров. И вот последняя запись перед дорогой: «Меня стращают смертью от жажды, индейцами… Но разве я сам не могу судить хотя бы приблизительно о предстоящих опасностях? Разве я не могу принять меры против них? Я иду, что бы мне ни предстояло… Я трезво смотрю на дело, оно исполнимо — я и докажу это!»
*
Сначала он шел пешком. День за днем, день за днем, в жару и дождь, по дороге и без дорог, изредка останавливаясь на перепутье, чтобы заработать кусок хлеба.
Он встречал множество людей. Одни брели от Атлантического океана к Тихому, другие — от Тихого к Атлантическому. Гнала их нужда, поиски работы.
Эти люди обучили его рискованным приемам «бродячей Америки»: даровому проезду на поездах.
Годились любые — товарные, медленно ползущие эмигрантские, стремительные курьерские, где к паровозу прицепляли всего три-четыре вагона. Умей вскочить на подножку бегущего мимо вагона, держаться на лязгающих буферах, распластываться на вагонной крыше, забираться под лавки! И это чаще всего в ночной темноте, чтобы не заметили бдительные железнодорожники.
Владельцы дорог объявили «зайцам» войну. Кондуктора, уличенного в провозе безбилетников, немедленно увольняли. Из боязни потерять место железнодорожники преследовали своего же брата рабочего, оказавшегося без гроша в кармане.
«Майкл» Владимиров вместе с другими горемыками забрался было в пустой вагон на вокзале города Шайенна. Их выбросили прочь на первой же станции. Владимиров зашагал дальше под проливным дождем. В сумерки повалил снег. Путник набрел на двух американцев, сложивших из старых шпал подобие шалаша. Развели костер, растопили в жестянке снег, накрошили туда хлебных корок…
К середине мая путешественник оказался вблизи Скалистых гор, где у снежных вершин берут начало полноводные Миссури, Колумбия, Колорадо.
Когда-то здешние хребты приостановили первых колонистов, стремившихся на «дикий Запад». Казалось немыслимым преодолеть их с тяжелыми повозками. Разведчики перебредали ледяные ручьи, карабкались на скалы. Они видели одно и то же: за горной цепью поднималась другая, дальше синела третья, выше вздымалась четвертая. Вместо приветливых долин — глубокие, мрачные каньоны, пугающие необычностью и дикостью.
И все же надежда найти лучшие земли гнала переселенцев через горную страну. Налетали леденящие ветры, люди кое-как укрывались под навесами повозок, а волы и лошади гибли. Потом начинал дуть теплый «чинук», пожиратель снегов, и ручьи на глазах вздувались потоками, перекатывая тяжелые камни, ломая деревья.
Владимиров шел в Скалистые горы вдоль Тихоокеанской дороги. Поезда замедляли ход там, где со скал свисали снежные карнизы. Стук колес будил эхо в ущельях. Еще недавно здесь бродили лишь индейцы да одиночные белые охотники.
Пока кондуктор объявлял пассажирам, что станция Шерман — «высочайшая железнодорожная точка мира», Владимиров незаметно проскользнул в вагон. Высадили его уже в сумерках, прямо на ходу, когда машинист притормозил, опасаясь снежного обвала.
На следующей станции он только что облюбовал себе местечко в товарном поезде, как заметил в темноте человека, внимательно за ним наблюдающего. Плохо дело. Владимиров отошел от вагона с самым независимым видом. Что за черт? Похоже, что теперь неизвестный прячется от него!